Женщина умолкла. Тонкие блеклые губы ее задергались, рука снова поднесла фартук к глазам.
— Простите, потревожил я вас.
— Что вы, что вы! — замахала она на меня руками и скрепя сердце улыбнулась, — Вы на это не смотрите. Я рада, что вы пришли. Я вам все как есть расскажу, чтобы вы правильный подход к Мите имели.
Женщина совсем оправилась и неторопливо продолжала:
— Приехал Кирилл на второй год войны, по ранению отпустили. На ту пору Леля сама себе хозяйкой была. Отца и мать ее, как они оба были врачи, на фронт взяли. Стал Кирилл захаживать до нее. Таились они от меня, не хотели обидеть за Степу. Да я их и не судила. Какая их вина? Перед тем, как ему обратно на фронт ехать, расписались. Через время и Митя родился.
А тут горе за горем. Леле похоронная пришла: попали под бомбежку и отец и мать. Немец в город зашел.
Перебралась Леля ко мне с малым ребеночком. Живем, перебиваемся, вещички распродаем.
Ну, как известно, после ночи день приходит. Засветлело и на нашем дворе. Как фрица прогнали — письмо за письмом от Кирилла. Очень рад был, что сын родился.
Потом замолчал на долгое время, думали, что погиб, и аж перед самым концом войны заявился без предупреждений, на костылях, без ноги.
И скажу я вам, вроде тот и не тот человек. Сильно горю поддался. Выпивать стал. Все больше через то, что за Лелю боялся, думал, бросит его, калеку. А она, по правде сказать, и в мыслях того не держала.
Работал Кирилл поначалу на пристани. А потом встретил какого-то знакомого, тот его в военторг устроил, не то кладовщиком, не то еще кем-то.
Стали тут к нему разные дружки прилипать. Пошли выпивки да гулянки чуть не каждый день. Вижу я, дело нечистое и добром не кончится, потому где водка, там и сатана рядом. Стала я Лельку корить, а она — фырк на меня: мол, не ваше дело.
Известно, сначала бог у человека разум отнимет, а потом уже наказание шлет. Ей-то, дуре, лестно, что, значит, в котиковую шубу вырядилась, а откудова та шуба, об том и мысли нету.
А Кириллу лишь бы она была рада и довольна. Но сам-то, видать, про себя переживал, что на такую дорожку стал нехорошую.
Один раз, помню, принес мне кофту, в подарок значит, а сам выпимши крепко. «Возьмите, — говорит, — Николаевна, от всего чистого сердца». А я ему: не чисто, мол, у тебя на сердце, и в кофте твоей не нуждаюсь.
Обиделся он значит, плакать начал по пьяной лавочке да оправдываться. «Я, — говорит, — свое бы не тронул, не думайте. А это все чужое, германское, с трофейного склада. С фрицом, — говорит, — у меня свой расчет».
Ну, что вам долго рассказывать, сами понимаете: сколько ни махлюй, а бог шельму метит, и всякому такому делу конец подходит. Докопались и до нашего Кирилла. Большая недостача вышла. С работы сняли. А через время вызывают его на партийный комитет для отчету, значит: как, мол, так партийную совесть потерял.