Правда, стекло у меня пока шло простое. Чистое, без мошки, но простое. А хотелось цветного, как на фотографиях.
Тут, видишь ли, милок, закавыка — для цветности добавки требуются. Скажем, свинцовая окись или там цинковая. Или даже бариевая. Чехи, к примеру, окислы натрия используют — от этого стекломасса разжижается, не такой вязкой становится. А в нашем райцентре откуда такие окислы? Про них и не слыхал никто. Думал я в Москву махануть, да все недосуг — то корова телилась, то Сережка болел. И вдруг — Вовка:
— Ты, — говорит, — батя, чего все одним и тем же песком садишь? Попробовал бы разные. Глянь вот, какой суглинок под ольмень-цветом особенный.
Послушался я его. И не зря. Хотя цветности, сразу скажу, не получилось, но открылось другое интересное дело.
Вон, гляди! Звезда покатилась. Ишь, чиркнула. Скоро, значит, и ольмень-цвет раскроется… Лес-то? А что лес? Ворчун он старый, вот и гудит. Гудит…
Знаешь, об чем я сейчас вдруг подумал? О жизни своей. Об Алене. Это ведь как бывает — сидишь, в мозгах что-то тлеет, а все незаметно, потом — р-раз — как полыхнет, и глаза откроются. Понимаешь, ведь если б не Алена, не сдюжить бы мне этот воз. Ну, я про стекло. Была б со мной Наталья — ничего бы не получилось, запрягла бы меня под каблук, такого бы стекла мне показала, шелковый бы стал. А не Алене — и дом, и огород, и ни разу худого слова не слышал. Вот и суди, кто больше сделал — я или она. Благодарен я ей ужасно. Очень благодарен. У тебя-то есть жена? А, ну ищи, ищи…
Короче, полюбил я это дело огненное. Стоишь в кузнице, жар прямо бетонный, по стенам сполохи гуляют, чистый змей-горыныч. Зато сделаешь — такая красоверть со всех сторон!
Выдул я раз сосуд, Федор для тестя просил, выхожу, потный, колени дрожат. Тут Вовка подкатывается:
— Что скажешь, батя? — и листок бумаги мне сует. Хотел я гукнуть на него — чего, мол, другого времени не нашел? А у него там солнце золотое нарисовано. И сияет, даже вроде дымок над листом вьется. Сдержался я, только кашлянул.
— Где краски такие добыл? — спрашиваю.
— А вот, — отвечает. Ставит на пенек графин, что с собой принес, кунает туда кисть и второе солнце рядом рисует, еще ярче прежнего. Вижу, графин — мой, кажись, даже вчерашнего изготовления. Хватаю его и над пнем переворачиваю. А ничего не выливается, даже на капает. Я держу, жду, а Вовка расхохотался:
— Нету краски, — говорит, — нету, батя! Свет солнечный рисует! Графин же на солнце стоит, понял?
— Погоди, — отвечаю, — суглинок из-под ольмень-цвета к нему, что ль, добавляли?
— К нему, — кивает, — к нему.