— Кто? Кто ты?! — воскликнул Лахлан, вскочив.
Сирена осторожно сняла голову оленя с колен и подложила под нее сено.
— Я же говорю. Я твоя сестра, — сказала она, вставая. — Разве ты не помнишь меня, Лахлан? Когда ты был совсем маленьким, ты являлся ко мне во снах.
Паника исказила красивое лицо юноши.
— Уходи отсюда!
— Но это правда, Лахлан. Ты мой брат, и я не могу оставить тебя здесь. Я отправилась сюда, чтобы забрать тебя домой.
— Я сказал, уходи отсюда! — ответил Лахлан, схватив ее за плечи.
Сирена почувствовала, что не может ни вдохнуть, ни выдохнуть.
— Ну пожалуйста, Лахлан. Я понимаю твое удивление, но нам надо поговорить. Мы одна семья.
— Больше ни слова! — решительно покачал головой Лахлан. — Уходи отсюда, или я за себя не отвечаю. Если мой брат узнает, кто ты, он убьет тебя не раздумывая. Эта история и так принесла нам много горя.
Гнев его слов был таким, что Сирена невольно отступила. Теперь его лицо было настоящей маской ярости.
— Но ты часть нашего королевства, часть нашей семьи. Как ты можешь ненавидеть меня? Я никогда не забывала о тебе, том маленьком испуганном мальчике, которым ты когда-то был.
Лахлан слушал, отведя взгляд. Сирена говорила, надеясь разрушить стену вражды:
— Я любила тебя даже тогда, когда еще не знала, что ты мой брат.
Лахлан закрыл уши руками.
— Перестань, я не хочу тебя слушать. Я не такой, как вы, и не хочу быть таким.
«Как он может ненавидеть меня? Ведь я не сделала ему ничего плохого».
Лахлан прислонился к стене и опустился на пол, пряча лицо в коленях. Заглушив свою гордость, Сирена села рядом и положила голову ему на плечо.
— Мне очень жаль, Лахлан. Я не хотела тебе ничего плохого. Я думала, ты будешь столь же счастлив найти меня, как буду счастлива я найти тебя.
Лахлан поднял лицо и вытер ладонью слезы.
— Пожалуйста, уходи, — произнес он, пристально глядя на Сирену.
Сирена медленно поднялась.
— Я уйду, уйду совсем, но вначале схожу проведать своего оленя. Тебя и твоего брата беспокоить не буду. Я обещаю.
Лахлан посмотрел на оленя, мирно спящего на сене в соседнем помещении, и сказал:
— Дай слово, что больше не будешь об этом говорить.
— Обещаю, — прошептала она.
— Ты можешь попрощаться с оленем, но на этом все…
— Спасибо, — сказала она, открывая дверь конюшни. — До свидания, Лахлан.
— А я помню тебя… помню с самого детства, — вдруг произнес Лахлан.
Произнес так тихо, что Сирене оставалось только гадать, сказал он это или ей просто почудилось.
Не желая показывать зародившуюся в ней надежду, Сирена поспешила повернуться к открытой двери, откуда струился предзакатный свет дня. Когда-то прощальные слова ее отца прозвучали столь же призрачно, как эти слова теперь.