— Это верно.
— Тогда они повертывают обратно, заходят немного правее, а там уже пехотинцы отошли, и прямо во фланг нам ударили. А я как нарочно на правом фланге крайним был. Заметили меня, стреляют, да так, что и головы поднять нельзя. И все-таки я изловчился и четыре их танка подбил. И еще б можно было, а патронов нет. Смотрю на своего второго номера, что, мол, делать-то дальше. Как быть? А он парень смекалистый, с одного взгляда понял меня. «Поползу, — говорит, — я в соседний расчет, может, у ребят лишние патроны есть». И только высунулся из окопа, а осколок и угоди ему в грудь. Кровь у него течет, перевязать бы надо, а тут к нашему окопу совсем уж близко два танка подошли. Схватил я гранату да под гусеницу одного швырнул ее, а другой налетел на наш окоп и давай его утюжить. Засыпало нас землей. Не повернуть ни рукой ни ногой. К счастью, правда, грунт твердый был. Землей-то нас засыпало, но не сдавило. Ну ладно! Танк поутюжил нас и уехал. Потом слышим — их пехота идет. «Ну, — говорит Колягин, — всё, сейчас прикончат они нас». А я какой-то безразличный, лежу полузарытый и ничего не соображаю. А Колягин снова шепчет мне, дескать если ты живым останешься, то хоть письмо домой напиши. И тут он поднатужился, немного вылез из земли и прикрыл мою голову своей окровавленной грудью. «Зачем, — говорю, — так сделал?» «А это, — отвечает, — на случай, если немцы подойдут, так чтоб тебя не убили. Мне, — говорит, — теперь все равно…»
Кондратьев умолк, свернул папиросу, закурил и еще тише продолжал:
— И вот подходят они…
— Кто, немцы? — спросил Ванин.
— Ну да. Подходят, значит, и слышу, как кто-то из них ударил Колягина по голове. Он застонал. Тогда они наставили ему штык в спину и прикончили его. Два раза пырнул его штыком немец, и два раза этот штык скользнул возле моего виска. Ну, постояли они немного, что-то поговорили и ушли…
Сколько я так пролежал, не знаю. Только когда наступил вечер, я тихонько сдвинул с своей головы уже закоченевшее тело Колягина, с большим трудом высвободил одну руку и начал себя откапывать. Три часа выбирался из земли, а когда вылез, то и силы потерял. Потом отдохнул немного и ползком добрался до своих.
— И тебя, говорят, даже не узнали? — спросил Кухтин.
— Да, было и такое, — подтвердил Кондратьев. — Потому что вместо брюнета блондином стал.
— Ничего, — успокоил его Кухтин. — Это почетная седина, фронтовая.
— Тише, хлопцы! — прервал разговор Ванин. — Старший лейтенант Коноплев пришел.
Солдаты притихли.
— Итак, товарищи, — начал Коноплев. — Наше внеочередное комсомольское собрание бригады считаю открытым…