— Вы — Томас Робертсон?
Он моргнул медленно, веки не прикрыли глаза полностью.
— Это я. Не угодно ли сесть?
Челюсть у него двигалась как у марионетки, когда он говорил, его густая борода полностью закрывала рот.
— Нет, спасибо.
Она готова была рассмеяться, видя, насколько разбитым он выглядит. Она и правда почувствовала, как ее губы начали растягиваться в усмешке, и, более того, странным образом она ощутила на миг, что они едины в совместном чувстве надвигающейся катастрофы. Но скоро Исабель поняла, что, конечно, это не так, не было даже намека на ответную улыбку. Наоборот, она увидела в его взгляде превосходство человека, понимающего неуверенность собеседника. Она сказала:
— Но, ради бога, вы можете сесть.
Он сел в уголок серого дивана из искусственной кожи, положив руки на колени, и, вытянув шею, все еще наблюдал за ней.
— Позвольте мне сообщить вам, что мне известно о законах, — сказала она и принялась второпях выкладывать все, что знала.
Ей показалось, что он был поражен, но, припоминая позднее (как же хорошо, что она многое забыла), Исабель сообразила, что такое начало было ужасной ошибкой, не следовало вот так создавать первое впечатление о себе.
Потому что в конце он «выиграл». В конце разговора он обрел чувство собственного достоинства, но как-то ухитрился разрушить ее собственное достоинство. И она понятия не имела, как он это сделал.
Приговор Исабель изложила кратко: она хочет, чтобы он уехал из города.
— Конечно, лучше бы я пошла в полицию, — сказала она спокойно, — но Эми мне важнее, не хотелось бы тащить ее через все это.
Он ничего не ответил. Он смотрел на нее с безразличным любопытством и через какое-то время откинулся на спинку винилового кресла, заложив ногу за ногу, как-то нагло расслабившись.
— Я достаточно ясно выразилась? — спросила Исабель. — Все ли вам понятно?
— Помилуйте, — ответил этот человек, — все совершенно ясно.
Он окинул взглядом гостиную, которая казалась Исабель обставленной даже более убого, чем обиталище студента (вьющийся цветок стоял на книжной полке около двери, ветки его пожелтели и повисли), и потом, степенно проведя рукой по голове и подняв волнами темно-коричневые волосы со лба, что заставило Исабель в душе содрогнуться, сказал, что, если ей это будет приятно, он уедет завтра же.
— Так просто? — спросила она.
— Определенно. — Он встал и сделал несколько шагов к двери, будто намекая, что разговор окончен. — У меня нет причин оставаться, — добавил он, подняв руку.
И слова, и жест должны были убедить Исабель, что он говорит правду и только правду. Но она услышала в его замечании только пренебрежение ее дочерью, хотя еще более она была бы оскорблена, если бы он попытался сказать, что его волнует судьба Эми.