Но бедная Исабель ничего не знала. И даже в самой себе не могла разобраться. Она ничего не знала, кроме того, что ее окружает аура неверия, по мере того как проходило время. Что она причинила боль Эми, отрезав ей волосы.
Это было очень похоже на убийство.
О таких вещах приходится читать время от времени. Обыватель убивает кого-то. Нормальный, приятный человек, посещающий службу в церкви, вдруг вонзает нож в грудь жене, бьет снова и снова, нож ломает кости, кровь льет потоком, раздаются крики, он вытаскивает нож, бьет снова и снова и потом стоит над телом, не веря своим глазам. Но это правда, потому что он это сделал, только что.
Но в ее случае труп встал и пошел вместе с ней на работу, и так было каждое утро, труп сидел напротив нее за ужином каждый вечер, и все еще видны были кровавые пятна в виде кошмарной прически. Но неужели она намеревалась сотворить такое, когда вошла в комнату дочери с ножницами в руках? Ибо кто Исабель Гудроу? Она не убийца. Не одна из тех матерей-чудовищ, о которых иногда можно услышать, тех, кто уродует своих детей, обваривает их кипятком, тушит о них сигареты или прижигает раскаленным утюгом их прелестные ручки. И все же она обкорнала Эми той ночью, сжимая ее золотистые пряди с неутолимым желанием погасить пожар в своей груди. Она себя не знает. Это была не Исабель Гудроу.
Жара спала. Когда Исабель смотрела на дочь в утомленном офисе (девочка сидела, сгорбившись над калькулятором, ее тонкая шея, белая как бумага, будто вытянулась), ее материнские глаза наполнялись горячими слезами, и ей хотелось бежать к ней через всю комнату, обнять эту шею, прижать дочкино бледное лицо к своему и сказать: «Эми, прости меня, прости».
О, но ведь девочка не позволит себя обнять — ни сейчас, ни потом, никогда. Нет, увы. В глазах ее, пустых и непрощающих, виднелось нечто необратимое, отрезанное теми ножницами. Волосы отрастут, но не остальное, что Эми отрезала категорически и навсегда. Даже не думай. Пустые глаза Эми только вскользь обращались к матери, они говорили: «И не пытайся, ты умерла». Волосы, кстати говоря, отросли и через несколько недель уже не выглядели так ужасно, как вначале. Хотя нуждались в стрижке и уходе за ними. Исабель не могла заставить себя собраться и попросить прощения, не могла вообразить, что скажет слово «волосы». Вместо нее заговорила Арлин Такер.
— Жара, — заметила она в столовой, — чертовски отражается на волосах, все выглядят дерьмово.
И, нехотя или нарочно, она взглянула мельком на склоненную голову Эми Гудроу, которая сидела напротив и собиралась откусить кусок хлеба, намазанного ореховой пастой.