Как нежно он произносил ее имя, как мягко струился его голос, такой глубокий и серьезный.
— Я все понимаю, Эми, все хорошо.
Наверное, он и вправду что-то понял, потому что слезы его ничуть не встревожили, он даже не удивился. Он просто сел рядом и протянул Эми носовой платок. Это была красная бандана, большая, как простыня. Эми вытерла ею глаза, высморкалась. Удивительно легко и не стыдно было плакать рядом с этим человеком. И это было как-то связано с тем, что слезы Эми не застали его врасплох, наоборот, глаза его смотрели на нее тепло и ласково. Эми вернула ему платок.
— Я знаю тот стишок, — выговорила она наконец.
А он улыбнулся этому слову «стишок» и тому, как просто и по-детски она сидела и смотрела на него еще влажными, чуточку покрасневшими глазами. Глубокая и щемящая невинность и ранимость девочки поразили его.
— Его написала Эдна Сент-Винсент Миллей, — объяснила она, заправляя за ухо непослушную прядь, — и как-то раз на уроке я вспомнила о нем. Первая строка там такая, э-э… «Евклид узрел нагую красоту…» Так, кажется.
Он кивнул, приподняв рыжеватые брови, и продолжил:
— «…Лишь он один. И пусть умолкнут те, кто мелет всякий вздор о красоте».
— Вы знаете его! — воскликнула она изумленно.
Он кивнул снова и сосредоточенно нахмурил брови, словно обдумывая какую-то мысль, внезапно пришедшую в голову.
— Вы знаете его, — повторила Эми. — Не могу поверить, что вы знаете это стихотворение!
Как будто птичку выпустили из клетки.
— А еще какое-нибудь вы знаете?
Эми развернулась лицом к нему, они сидели, почти упираясь коленями.
— Я имею в виду, еще что-нибудь из Миллей вы знаете?
Прижав ладонь к губам, он молча разглядывал ее. Затем произнес.
— Да, знаю. Другие ее сонеты. «Увы, не лечит время, лгали мне…»
— «…Все, кто твердил: переболит — отпустит…» — подхватила Эми.
Она даже слегка подпрыгнула на стуле, непослушная прядь волос соскользнула из-за уха и упала ей на лицо, освещенная солнцем из окна. Теперь Эми видела сквозь золотую кисею его удивление, интерес и что-то еще, неуловимое. Это «что-то» она будет помнить долго-долго — движение в глубине его зрачков, будто волна шевельнулась внутри. Он встал и направился к окну, засунув руки в карманы своих вельветовых брюк.
— Подойди посмотри, какое небо, — кивнул он в сторону окна, — вот-вот пойдет снег.
Он обернулся к ней, потом снова к окну.
— Иди сюда, посмотри, — позвал он снова.
Она послушно подошла. Небо набрякло и насупилось, мрачные облака мчались, то и дело заслоняя зимнее солнце, такое золотое, словно оно с утра копило, а теперь выплеснуло сияние, озарив края темных туч почти электрическим свечением.