— Мама, мамочка, что с тобой?
Она тут как тут, ее дочь. Девчонка, без которой Исабель чуть не захлебнулась в мрачных волнах ужаса, стояла теперь посреди кухни — румяная, большеглазая.
— Мамочка, что с тобой? — снова спросила Эми, глядя на мать как на привидение.
— Где ты была? — строго спросила Исабель. — Боже мой, Эми, ты напугала меня до смерти!
— Меня оставили после уроков. Чтобы подтянуть по математике, — она отвернулась, расстегивая куртку, — у нас в классе многие остаются.
Слезы на щеках Исабель еще не высохли, и в голове мелькнула смутная мысль, что ее одурачили.
День прибывал. Становилось теплее, медленно, но верно оседали сугробы на тротуарах и вдоль дорог, превращаясь под ногами в снежную кашу. Но под вечер тепло быстро иссякало, несмотря на по-прежнему яркое солнечное пятно в молочных небесах. В те дни, когда Эми возвращалась после бесед с мистером Робертсоном — теперь-то уж предусмотрительно стараясь оказаться дома до прихода Исабель, — она чувствовала, на ходу прижимая книжки к груди под расстегнутой курткой, как сырой озноб забирается ей за воротник и в рукава, студит пальцы. И предвечернее небо, раскинувшееся над Ларкиндейловым лугом, и мощенная камнем дорога, убегающая за белый холм, и потемневшие от талого снега стволы деревьев — все ей сулило весну. И даже птичья стайка высоко в небе ей что-то обещала бесшумными взмахами крошечных крыл.
Эми казалось, что потолок приподнялся, что небеса стали выше, и частенько, когда поблизости не было ни одной машины, она раскидывала руки и мчалась, рассекая воздух. Раскосые, веселые глаза мистера Робертсона наполняли невозможной радостью все ее существо, в голове метались и клокотали тысячи слов, которые она хотела, да забыла ему сказать. И только где-то в самой-самой глубине, в дальнем уголке души дрожало что-то грустное и мрачное, и Эми внезапно останавливалась на переходе, провожая проезжие машины потерянным взглядом и смутно осознавая, что потерянность эта как-то связана с ее матерью. И тогда она мчалась домой в тревоге, проверяя признаки маминого присутствия в доме: ее колготки на витке в душевой, детская присыпка на мамином туалетном столике. Ей необходимо было услышать звук подъезжающей к дому машины и убедиться, что все в порядке, что мама дома.
И в то же время само присутствие матери раздражало ужасно — ее запах, ее беспокойный взгляд, когда она появлялась в дверях, бледная дрожащая рука, поправляющая тонкие каштановые прядки, ускользнувшие из тугого узла на затылке. Эта женщина не имела ничего общего с той мамой, по которой так скучала Эми. Осознавая вину, Эми порой становилась чересчур заботливой.