— У тебя очень красивая блузочка, мам, — говорила она и внутренне содрогалась, заметив подозрение, мелькнувшее в глазах матери, подозрение настолько мимолетное, что и сама Исабель не обратила на него внимания.
Только месяцы спустя она поймет, что это были сигналы тревоги, мгновенные вспышки, посланные ей из глубин подсознания.
— Мама, я так люблю поэзию! — сообщила Эми через несколько недель после того ужасного вечера, когда Исабель вернулась в пустой дом и в отчаянье решила, что ее дочку похитили, как несчастную Деби Кей Дорн. — Очень-очень люблю!
— Ну, это замечательно, — пробормотала Исабель, огорченно рассматривая сбежавшую петлю на колготках.
— Смотри, какая книга. — Эми стояла в дверях гостиной, бережно сжимая книгу обеими руками. Волосы занавесили ей лицо, когда она наклонила голову над своей драгоценной ношей.
Исабель повесила пальто в шкаф и перегнулась, опять рассматривая ногу сзади под коленом.
— Понятия не имею, откуда она взялась. Но точно полдня вот так и ходила. — Она прошла мимо Эми к лестнице. — А что за книга, солнышко? — спросила она.
Все еще держа книгу обеими руками, Эми протянула книгу матери, и та мимоходом прочла название.
— О, Йитс! — Она так и произнесла: «Йитс». — Конечно же, я о нем слышала. Уверена, он пишет хорошие стишки.
Она прошла уже половину лестницы, когда Эми тихо сказала ей вслед:
— Это Йейтс, мамочка, а не Йитс.
— Что-что? — обернулась к дочери Исабель, а стыд уже комом встал в горле, стеснял грудь.
— Йейтс, — повторила Эми, — ты, наверное, перепутала с Китсом, у них имена пишутся почти одинаково.
Ах, если бы дочь сказала это с язвительным презрением подростка, было бы куда легче. Но девочка говорила ласково, осторожно подбирая слова, боясь задеть, и Исабель невыносимо страдала, стоя на ступеньках в неловкой позе, да еще эта ее петля на колготках…
— Китс — англичанин, — Эми услужливо пыталась загладить ситуацию, — а Йейтс — ирландец. По телевизору рассказывали, что Китс умер совсем молодым.
— Ну да, понятно.
Стыд сжимал ее, словно слишком тесный свитер. Лицо и подмышки взмокли. Это был какой-то новый страх: ее невежество огорчает Эми!
— Как интересно, Эми, — сказала она, поднимаясь по лестнице, — мне бы хотелось побольше узнать об этом.
Всю ночь Исабель не сомкнула глаз. Много лет подряд она рисовала себе эту картину: Эми — студентка колледжа. Да не местного колледжа в Ширли-Фоллс, а настоящего — где-нибудь еще; представляла себе, как однажды осенним днем Эми выйдет из дому, прижимая учебники к темно-синему свитеру, и клетчатая юбка будет колыхаться над ее коленями. И ничего, что сейчас вокруг носятся неопрятного вида девахи в замызганных джинсах и футболках, под которыми болтаются ничем не стесненные груди. Исабель не сомневалась, что не перевелись еще милые девушки, просто созданные для студенческих кампусов: серьезные, умные, читающие Платона, и Шекспира, и Йейтса. Или Китса. Она села, взбила подушку и снова улеглась.