– Сдаюсь, – засмеялся Леонидас и поднял вверх руки.
Мария тоже улыбнулась.
– Сколько мне было, когда тебе пришлось уехать?
Леонидас помрачнел.
– Это было в тот год, когда трибун Титус окончательно разорвал мой контракт. Ты уже пять лет жила у Эфросин.
– Леонидас, как мало я понимала!
– Давай попытаемся вспомнить вместе. Завтра я останусь дома и буду рассказывать, а ты записывай.
– Той ночью, когда я нашел тебя в горах, со мной произошло нечто странное. Я никогда этого не понимал, но иногда близок к тому, чтобы, словно фанатик, поверить, что это Господь вмешался в мою жизнь.
– С чего бы Ему это делать?
– Вечер был отвратительным, – Леонидас помолчал, улыбнулся и продолжил; – Ты думаешь, что я преувеличиваю? Но в том юноше точно было что-то божественное, свет… я даже не удивился, когда спустя многие годы нашел тебя у него в Галилее.
Он внезапно прервался и спросил:
– Почему ты так хочешь вспомнить детство?
– Я должна знать, кто я. Мне в голову пришла странная идея о том, что, если человек хочет свидетельствовать об истине, он должен быть честен сам перед собой.
– Ты, конечно, права, но метишь слишком высоко. Я не продвинулся дальше привыкания к самому себе.
Мария рассмеялась.
– Может быть, это одно и то же. Расскажи про тот вечер.
– Я взял тебя на руки, ты со страху потеряла сознание, и я завернул тебя в плащ. Потом я поскакал к Эфросин. Она была единственной знакомой женщиной в Тиверии, к которой я питал доверие. Когда я оставлял тебя там, я строил планы, безрассудные и светлые. Срок моего контракта с римлянами через несколько лет истекал, я был бы свободен и мог вернуться в Антиохию с маленькой дочкой. Вся моя родня была бы очень рада появлению ребенка.
– Ты хотел ребенка?
– Ну, это ведь восстановило бы мое доброе имя, не так ли?
Зрачки Марии сузились, и голос стал жестче. Она спросила:
– Поэтому ты платил за мое образование, личного учителя и все прочее?
Леонидас удивленно глянул на нее, такое поведение было непохоже на Марию.
– Нет. Я хотел дать тебе все, что было в моих силах. Еще с тех пор, как ты училась греческому у Мириам, стало ясно, что у тебя большие задатки. И ты была очень любознательной.
– Прости меня.
– Одно меня огорчало. Дом веселья – не лучшее место для маленькой девочки. Но у меня не было выбора, а в доме Эфросин, как это ни странно, не было предрассудков. Вначале я не думал, что могут возникнуть религиозные трудности. Только когда Мириам покончила с собой, я понял, ЧТО для иудейского ребенка значила жизнь во «вместилище греха».
Повисла долгая пауза.
– Я был обеспокоен твоим нежеланием играть, твоей серьезностью. Помнишь, я подарил тебе куклу?