Девушка отвела от Иванки взгляд. Что это? Отчего так сердце бьется? Ужель от выпитой чарки, а, может, от черных Иванкиных глаз? И щеки еще больше запылали.
Матрена заметила ее необычное волнение, поперхнулась и подумала сердобольно:
"Ох, неспроста лебедушка наша разрумянилась. Видно, приглянулся ей соколик. Быть беде. Сведет, чего доброго, касатушку из заимки".
Иванка закончил свой рассказ, встретился с глазами Василисы ласковыми и глубокими. Девушка низко опустила лицо и еще пуще зарделась. Повернулась к Матрене и отгородилась от парня широкой пушистой косой.
"Глаза у нее дивные, словно озерца", ‑ пронеслось в голове Болотникова, однако продолжал с мужиками степенный разговор.
— Пойдем ко мне в ватагу, Иванка. С такими молодцами легче будет до Дикого поля добраться. Первым есаулом и верным другом моим станешь, предложил молодому страднику Берсень.
— Спасибо тебе, друже, за привет. Нелегко нам в княжьей вотчине. Вон в твою ватагу сколько уж наших мужиков сбежало. И меня вольный Дон давно манит. Но, видно, не судьба с тобой идти. Отца жаль, тяжко ему будет без меня, ‑ ответил Болотников.
— Ну, что ж ‑ всякому своя дорога, молодец. Но ежели худо будет приходи в степи. Добрый казак из тебя получится.
После ужина принялись укладываться на ночлег. Василиса вышла на крыльцо, села на ступеньку, прижавшись горячей щекой к витому столбцу. А мохнатый бор все гудел, навевая сладкую дрему.
Сзади скрипнула дверь. Девушка обернулась, и сердце ее вновь дрогнуло. Залитый лунным светом, в дверях стоял Иванка ‑ высокий, плечистый. Болотников сошел с крыльца и опустился на землю, повернувшись лицом к Василисе.
— А ведь я тебя за ведьму‑лесовицу принял. Думал, что с белым светом распрощался. На селе у нас слух такой прошел.
— Счастье твое, что рядом дедушка оказался, ‑ ответила Василиса, откинув за спину тяжелую косу. ‑ Думала, что ты из дружины Мамона на озеро заявился. Худой он человек и помыслы его черные.
— Правда твоя, Василиса. Мне его душа ведома. Да не о нем речь… Тихо‑то как в бору, привольно и дышится вольготно. Любо мне на заимке. А вот на селе все иное. Нелегко там сеятелям живется. Всюду горе, нужда да кнут. На душе у меня часто смутно бывает, ‑ проговорил Болотников.
Василиса молчала. Она смотрела на Иванку, слушала его тихий, задумчивый голос и ей становилось легко и просто.
— Сама‑то здесь как векуешь? Семеныч мне поведал о твоей беде. Свыклась ли, Василиса?
— Горько мне было вначале, Иванка. Хоть и бедно мы жили, но в согласии. Мать у меня веселая была. Лучше ее на деревне никто ни спеть, ни сплясать не мог. И отец отродясь ее не забижал. Ох, как она песни пела! В избе, помню, голод, в сусеке пусто, а матушка все равно поет, нужду песней глушит. И я от нее приноровилась. Вот послушай, Иванка…