И Василиса, подперев лицо ладонями, запела чистым грудным голосом раздумчиво и проникновенно:
Ты, дуброва моя, дубровушка,
Ты, дуброва моя зеленая,
Ты к чему рано зашумела.
Приклонила ты свои ветви?
Из тебя ли, из дубровушки
Мелки пташечки вон вылетали;
Одна пташечка оставалася,
Горемычная кукушечка.
Что кукует она и день и ночь.
Не на малый час перемолку нет;
Жалобу творит кукушечка
На зелетного ясного сокола;
Разорил он ее тепло гнездо,
Разогнал ее малых детушек,
Что по ельничку, по березничку,
По часту леску, по орешничку,
Что во тереме сидит девица,
Под косящетым под окошечком
Жалобу творит красна девица,
На заезжего добра молодца,
Что сманил он красну девицу
На чужую дальну сторону…
И когда над притихшим бором оборвалась задушевная песня, Василиса надолго замолчала, а Иванка подумал:
"Вот она какая! Вся в этой песне ‑ добрая и сильная".
И отчего‑то тревожно и сладко защемило на сердце. Иванка подсел к Василисе, тронул ее за руку, молвил:
— Чудный голос у тебя, Василиса. Спой еще. Любо мне слушать тебя.
— Не могу я много петь, Иванка. Еще заплачу. Матушка в глазах стоит… А к заимке я привыкла. Хорошие люди меня приютили.
Из сеней выглянула Матрена, клюкой стукнула, заворчала незлобиво:
— А ну‑ка спать, полуночники. Вот‑вот заря займется.
Глава 42
ИВАНКА И ВАСИЛИСА
Утром провожали Федьку. Дед Матвей снял со стены самопал и протянул Берсеню.
— Прими от меня в дорогу. Сей самопал знатный, не подведет. Я с ним по любой звериной тропе ходил без опаски.
— Вовек не забуду тебя, отец. Много ты нас выручал. Без твоей заимки худо было бы всей ватаге, ‑ с низким поклоном ответил Федька.
Тепло попрощавшись со стариком и Иванкой, Берсень подошел к Василисе.
— Дай бог тебе счастья, Василиса. Жаль, что не рожден я крымским ханом, а то бы в полон к себе свел красу‑девицу.
Федька наклонился к Василисе и крепко поцеловал ее в губы.
— Не серчай, ты мне как дочь родная. Стариков береги…
Василиса смутилась, низко поклонилась Берсеню и вымолвила:
— За тебя всю жизнь буду молиться. Нашел ты мне приют среди людей добрых.
Матрена вынесла из избы икону, благословила ей крестьянского атамана, всплакнула и сунула в руки Федьки узелок.
— Здесь пользителышх кореньев я завернула. От всякой напасти и хвори сгодятся. Ступай с богом, соколик.
Матвей и Иванка проводили Берсеня до заветной тропы и вскоре вернулись на заимку. Бортник после этого как‑то весь сгорбился, сделался сумрачным.
— Чего приуныл, отец?
— Нескладно у нас на Руси, родимый. Федька ‑ сеятель добрый, ему бы по ниве с сохой да лукошком ходить. Ан нет. Согнали боярские неправды землепашца с землицы. Вначале, словно волк, в лесах укрывался, а теперь и вовсе из отчего края побрел. Эх ты, долюшка мужичья…