— Замест спасибо да в рыло.
А Капуста повернул коня и сердито бубнил в бороду:
— Сей мужик ‑ всему помеха. Споил, злыдень. До сей поры в глазах черти пляшут. Ввек экого зелья не пивал.
Подъехав к приказчикову тыну, Митрий Флегонтыч вновь загромыхал по калитке кулачищем. Из оконца выглянул Мокей, прогудел:
— Нету Калистрата Егорыча.
— Куда подевался твой козел паршивый?
— Не ведаю, ‑ изрек челядинец и захлопнул оконце.
Митрий Флегонтыч выхватил из‑за кушака пистоль, выпалил поверх тына и, зло чертыхаясь, поскакал в свою деревеньку. И уже по дороге решил ‑ немедля ехать к боярину Борису Годунову, к заступнику дворянскому.
Когда Капуста умчался из села, Калистрат Егорыч, творя крестное знамение, появился на крыльце ‑ напуганный и побледневший.
— Едва богу душу не отдал, Мокеюшка. Под самое оконце из пистоля супостат бухнул. Глянь ‑ дробинки в венце застряли. Еще наезд ‑ и на погост угодишь с эким соседом.
— Оборони бог, батюшка. Холопов, что в дозоре стояли, поучить бы надо…
— Вестимо так, сердешный. За нерадивую службу ‑ высечь батогами.
— Все сполню, батюшка. Да и сам поразомнусь, хе‑хе.
Приказчик побрел в избу, темными сенями поднялся в свою горницу. Смахнул рукой дюжину кошек с лавки, опустился, задумался. Капуста дворянин крутой, так дело не оставит. Царю будет жалобиться. Надо бы князя упредить… А мужичков надлежит из лесу возвратить. Неча им без дела сидеть. Мало ли страдной работы в вотчине! Да и порядные грамотки пора на новых крестьян записать.
Калистрат Егорыч кинул взгляд на сундучок под киотом да так и обомлел. Сундучка на месте не оказалось. Ткнул кулаком густо храпевшую Авдотью по боку. Та и ухом не повела. Тогда Калистрат Егорыч больно дернул бабу за космы. Авдотья фыркнула губами, подняла на супруга заспанные глаза.
— Где сундучок, Авдотья? ‑ вскричал приказчик.
Баба потянулась, шумно зевнула, свесила ноги с лежанки.
— Чево тебе, осударь мой?
— Где, говорю, сундучок с грамотками, неразумная?
— Да под киотом, где ж ему больше быть, батюшка, ‑ вымолвила Авдотья и вновь повалилась на пуховики.
У приказчика даже руки затряслись. Снял со стены плеть, огрел сонную бабу по широкой дебелой спине и заметался по горнице.
И вскоре вся изба ходуном заходила. По сеням и чуланам забегали сенные девки, по амбарам и конюшне ‑ дворовые холопы.
Через полчаса, насмерть перепуганный приказчик, повалился перед божницей на колени и, роняя слезы в жидкую бороденку, заголосил тонко, по‑бабьи:
— Пришел мой смертный час. За какие грехи меня наказуешь, осподи? Верой и правдой тебе и господину служил, живота своего не щадя…