Около четырех десятков мужиков и парней со всей вотчины выехали вечером к Москве. Вел отряд Якушка. Каждые полчаса покрикивал на селян:
— Поспешай, ребятушки!
Иванка Болотников ехал молча, рассеянно слушал мужиков. Вспомнил отца ‑ и на душе стало горько. Исай, провожая за село сына, ласково обнял Гнедка за шею, прижался седеющей бородой к конской морде и проронил глухо:
— Береги коня, Иванка. Худо мне нонче без него будет.
Ох, как прав отец! Без коня мужик, что без рук. Так и по миру недолго, кормясь христовым именем. Не пожалел приказчик отца ‑ забрал Гнедка. Ратников напутствовал:
— На святое дело идете, сердешные. Живота не щадите за Русь православную и царя‑батюшку. А по лошадушкам не плачьтесь. Коли загинут под стрелой татарской ‑ князь Андрей Андреевич своих коней возвернет.
Лукавит Калистрат. Возвернет ‑ держи карман шире.
— Эх, зорька‑то как играет. Добрый денек будет завтра. Косари в луга выйдут, ‑ промолвил Афоня Шмоток.
Бобыль тоже угодил в ратники. Сам к приказчику заявился.
— Ты пойми, батюшка Калистрат Егорыч. Орды несметные на святую Русь скачут. Воинского люда много на супротивников надо. Отпусти меня из вотчины в ратники. Сгожусь.
— Куда тебя безлошадного, ‑ отмахнулся Калистрат.
— Коня я в бою у татарина добуду.
— Отстань сердешный, не до тебя мне, ‑ отвернулся от бобыля приказчик.
Но тут вступился за мужика Якушка.
— От бобыля невелик на пашне прок, Егорыч. А я его к делу приставлю. Велел князь пригнать в Москву на конюшню с пяток лошадей. Вот и пусть Афоня коней сопровождает.
Калистрат глянул на селянина. Худ, тщедушен. Ему не землю пахать, а гусиным пером в приказе строчить. И в самом деле проку от него мало. На одни байки только и горазд. Сказал гонцу:
— Будь по‑твоему, сердешный. Забирай Афоньку.
И вот теперь Шмоток, важно восседая на княжьем коне, зорко поглядывал за табуном и, посмеиваясь, высказывал Болотникову:
— Везет мне на господских лошадях ездить, Иванка. И а эких рысаках на любого татарина можно идти.
— Ребятенки твои чем кормиться будут? В нужде домочадцев оставил.
— Знаю, Иванка. Не легко придется моей Агафье. Жуть как голосила. Да только не с руки мне возле бабы сидеть, когда злой ворог у порога. Не так ли, парень?
— Твоя правда, Афоня, ‑ произнес Болотников и надолго замолчал. Вспомнил Василису, и на сердце стало тепло и в то же время грустно. Славная она, душевная. В тот день до самой Москвы‑реки проводила, а на прощанье молвила:
— Запал ты мне в душу, сокол. Приходи ко мне на заимку. Буду ждать, желанный ты мой…
— Я вернусь, Василиса. Отцу с матерью о тебе поведаю и завтра же за тобой приеду. Станешь ли женой моей?