— Кости переломаем!
Болотников, оказавшись рядом с дерзким мастеровым, поддавшись настроению взроптавшего посадского люда, громко воскликнул:
— Не робей, братцы! Их всего с десяток!
Отчаянная толпа надвинулась на стрельцов. Пятидесятник попятился назад. Пробуравил крамольную толпу колючим взглядом и, качнувшись всем тучным телом, сквозь зубы выдавил:
— Ослобони дорогу. В Кремль людишек веду.
Толпа неторопливо расступилась, сопровождая стрельцов напутственными выкриками:
— Вот так‑то будет лучше, служивый!
— Неча зря шуметь!
— Проваливайте, покуда целы!
Когда стрельцы завернули за Лобное место и направились к Фроловским воротам, выкрики смолкли. Пятидесятник решил сорвать злобу на идущем впереди его низкорослом посадском. Он грязно ругнулся и больно ударил колодника в лицо.
— Пошевеливайся, нищеброд!
Ремесленный сильно пошатнулся, но на ногах устоял. Злобно из‑под широких кустистых бровей глянул на стрельца и молча сплюнул на землю кровавый сгусток.
Афоня Шмоток потянул Болотникова из толпы.
— Идем отсюда, Иванка. Заприметят тебя здесь истцы. В Разбойный с тобой угодишь.
— А ты чуешь, Афоня, какая силища в народе? Не зря мне Пахом Аверьянов всегда говорит, что перед миром любой ворог дрогнет, ‑ высказал Болотников.
— Эгей, хрещеные! Чего ищете? Может, чем помогу, ‑ остановил страдников худощавый с плутоватыми глазами мужичонка в ситцевой рубахе. От него попахивало водкой и чесноком.
— Самопал, милок. И такой, чтобы за версту басурмана бил, ‑ вымолвил Афоня.
— Эка невидаль. Так и быть выручу. Кидай в шапку деньгу. Мигом наилучший самопал доставлю.
— Вначале товар кажи, милок.
— Будет товар. Давай, говорю, деньгу. Нутро горит… ‑ нетерпеливо наступал на Шмотка верткий слобожанин.
Однако не успел он и договорить, как на него с шумной бранью навалились трое посадских в холщовых рубахах. Скрутили веревкой, повалили наземь, под бока напинали.
Мужик пьяно забранился.
— За что бьете? ‑ спросил Болотников.
— Вор он! В кабаке у нас сапоги стащил. Новехонькие, только что в Красном ряду купили, ‑ ответил один из посадских. ‑ У‑у, тать[98] проклятый! ‑ больно огрел мужика по уху.
В толпе засмеялись. Посадские подтолкнули мужика к Болотникову.
— Уж не тебе ли продал вор обувку?
— Ступайте своей дорогой. Знать его не знаю, ‑ осерчал Иванка и повел широкими плечами.
— Ну, мотри, парень! ‑ пригрозили посадские и потащили вора в Земской приказ на суд и расправу.
Возле темной, приземистой Тиунской избы[99] с Афоней столкнулся чернобородый цирюльник с легким деревянным табуретом в руках и парой ножниц за малиновым кушаком. Мельком глянул на жиденькую бобыльскую бороденку и плюнул себе под ноги.