Спустились к Москве‑реке. Афоня крепился, но перед самым челном протяжно простонал.
— Крепонько избил меня, собачий сын. Все нутро отбил, лиходей.
— Крепись, родимый, не горюй. Старуха моя тебя выправит. Нам бы только до землянки успеть добраться.
— Я терпкий, голуба. Живая кость мясом обрастет.
Усадив Афоню в челн, Иванка крепко облобызал бобыля.
— Будь молодцом, друже. Кабы не хворый был ‑ с собой в бега взял. Даст бог ‑ свидимся.
— По судьбе нашей бороной прошли, Иванка. Удачи тебе, ‑ с задушевной печалью проронил бобыль.
Болотников повернулся к Матвею.
— Василисе передай ‑ вернусь я. Пусть ждет меня. Береги ее отец. Плывите с богом…
Пахом Аверьянов вывел навстречу Иванке коня. Протянул ему меч в ножнах и узелок со снедью.
— Торопись, Иванка.
Болотников шагнул в избу, склонился над матерью, молча поцеловал и, проглотив горький комок, вышел во двор.
— Не кручинься, сынок. За матерью я присмотрю. Прокормимся как‑нибудь.
— Тяжело тебе будет, Захарыч. Мамона остерегайся. В случае чего грамотками припугни. На меня сошлись. Скажи, что потайной ларец я с собой увез. Ну, давай прощаться.
— Далек ли путь твой, Иванка?
— В Дикое поле, к казакам, Захарыч.
— Праведную дорогу выбрал, сынок. Скачи!
Обнялись, облобызались и Болотников взмахнул на лошадь.
Около своего загона Иванка осадил коня, спешился и ступил к пожиночному снопу, возле которого три дня назад нашли мертвого Исая.
Болотников снял шапку. Свежий, порывистый ветер буйно взлохматил кучерявую голову, обдал пьяняще‑горьковатым запахом надломленной, поникшей нивы…