Правду сказал путивльский князь. Сестрица его так и пышела здоровьем. И красотой взяла, и умом, и нравом веселым.
"Ежели мне сына подарит ‑ всей Москве гулять. А Елене любую забаву разрешу, пусть потешится. Даже на коня посажу, озорницу", ‑ с улыбкой размышлял Телятевский.
Князь зашагал к шалашу и услышал, как возле костра Тимоха рассказывал Якушке:
— Я ее из самопала едва не сразил. За ведьму лесовицу принял. А у бортника вновь повстречал. Ну и краля, скажу я тебе…
Андрей Андреевич подошел к костру, разрывая руками пахнущую дымом горячую утку сказал:
— Веди к бортнику, Тимоха. Глухариную потеху будем справлять.
Василиса второй день пряталась в лесу. Так старый бортник повелел. Девушка перед этим сидела на дозорной ели и заметила на лесной дороге до двух десятков всадников.
— Мамон с дружиной едет. Чую, недобрый он человек. Прихвати с собой нож да самопал для береженья и ступай, дочка, в лес. Коли Мамон у меня на ночлег встанет ‑ в избушку не ходи. Я тебе знак дам ‑ костер запалю. Узришь к вечеру дым ‑ на дозорной ели ночь коротай. Да гляди, с ратником не столкнись, ‑ озабоченно проговорил Матвей.
Василиса зашла в избу, сняла со стены самопал да охотничий нож и, распрощавшись со стариками, побрела в глухой бор.
Бортник прошел на пчельник к дозорной ели.
"Берсеня упредить забыл. Неровен час, заявится на заимку и ‑ прощай его головушка. Один привык в избушку ходить", ‑ в тревоге подумал Матвей, взбирясь на дерево. Вступил на плетеный настил и потянул на себя веревку. На самой вершине ели сдвинулась поперек ствола мохнатая лапа, обозначив зеленый крест из ветвей.
— Вот теперь пущай и Мамон наведывается. Федьке издалека крест виден, не прозевает.
Княжий дружинник, оставив вокруг заимки в ельнике засаду, подъехал верхом на коне к пчельнику.
— Убери коня, родимый, ‑ предостерег Мамона бортник, выходя навстречу.
— Это пошто? ‑ хмуро вопросил пятидесятник.
— Пчела теперь на конский запах сердита. Жалить зачнет.
— Полно чудить, старик, ‑ отмахнулся Мамон. Однако не успел он это вымолвить, как над ним повис целый пчелиный рой. Пятидесятник замахал руками, надвинул шапку‑мисюрку на глаза и повернул назад. Но было поздно. Пчелы накинулись на коня и грузного всадника.
— Прыгай наземь, а то насмерть зажалят, ‑ воскликнул Матвей, запрятав лукавую усмешку в густую серебристую бороду.
Мамон проворно спрыгнул с коня и, вобрав голову в стоячий воротник кафтана, бросился наутек от пчельника.
"Вот так‑то, родимый. Теперь долго будешь мою заимку помнить!" насмешливо подумал старик.