Мамон, распухший и гневный, ввалился в избу. Грохнул по столу пудовым кулачищем и накинулся на бортника:
— У‑у, чертов старик! Мотри ‑ всего покусали. Мне княжье дело справлять надлежит, а кой я теперь воин.
— Не виновен, родимый. Я заранее упреждал, ‑ развел руками Матвей.
— Не гневись, батюшка Мамон Ерофеич. Я тебе примочки сготовлю, к утру все спадет, ‑ засуетилась вокруг пятидесятника Матрена.
Мамон затопал сапожищами по избе, заглянул за печь, на полати и, недовольно пыхтя, опустился на лавку.
— Девку где прячешь, старик?
— Отпросилась в храм помолиться, родимый. В село сошла.
— Когда назад возвернется?
— Про то один бог ведает. Наскучилась тут в глухомани по людям да и покойных родителей помянуть у батюшки Лаврентия надо. Должно, после святой троицы заявится, ‑ неопределенно вымолвил бортник.
Пятидесятник сердито хмыкнул в цыганскую бороду и попросил квасу. Матрена зачерпнула ковш в кадке, подала с низким поклоном. Мамон, запрокинув косматую голову, жадно, булькая, пил, обливая квасом широченную грудь. Осушил до дна, крякнул и швырнул ковш на стол. Вышел на крыльцо, кликнул десятника, приказал:
— В засаде сидеть тихо. Чую, мужички где‑то рядом бродят. Коли что заметите ‑ немедля мне знак дайте. А я покуда прилягу.
К вечеру Матвей запалил возле бани костер. Накидал сверху еловых лап, а под них дубовый кряж положил. Высоко над бором взметнулись клубы синего дыма.
Прибежал десятник, строго спросил бортника:
— Пошто огонь развел на ночь глядя?
— Свое дело справляю, родимый. Из кряжа дупло выжечь надо. Пущай малость обгорит. Мне князь, почитай, вдвое оброк прибавил, а дуплянок нет.
— Дуплянки днем готовить надо.
— Днем нельзя. Пчела мед собирает, а на дым к колодам не полетит. Будет вокруг пчельника без толку роиться.
Десятник потоптался возле костра, хотел было разбудить Мамона, но передумал, махнул на деда рукой и снова побрел в заросли.
Всю ночь сидели в засаде княжьи люди. Рано утром пятидесятник собрал дружину и повелел ей идти в розыски по лесу.
— Притомились мы, Мамон Ерофеич. Дозволь немного соснуть, ‑ хмуро обмолвился десятник.
Пятидесятник ‑ взлохмаченный, с распухшим лицом, лишь одни щелочки у черных разбойничьих глаз остались ‑ молвил строго:
— Отоспитесь в хоромах. Коней на заимке оставьте да сейчас же ступайте и ищите беглый люд. Глядите в оба. У мужиков самопалы могут быть.
Дружинники недовольно переглянулись и подались в лес.
Матвей бродил по пчельнику, думал в тревоге: "Не чаял я, что Мамон засаду выставит. Василиса, поди, вчера к дозорной ели пробиралась. Нешто ее ратники не приметили? А может, дочка в ином месте ночь коротала. Как она там, осподи? Кругом зверье, медведи бродят. Задерут, неровен час…"