Захарыч только головой крутнул:
— Однако разумен ты, Иванка. И отваги отменной и сноровки тебе не занимать. Где ратное дело постиг? Я старый воитель, и то разом все не смекнул.
Болотников пожал плечами, прислушался. Но шорох затих. Лихой человек, видимо, уже спустился с крутояра, и теперь его надежно укрывал дремучий бор.
Ушкуйники ‑ народ разбойный, свирепый. Болотников помнит, как лет шесть тому назад, к селу по Москве‑реке на широких ладьях приплыла ватага лихих людей. С пистолями, самопалами, кистенями и пудовыми дубинами ринулись к избам, разграбили животы[43], разбили княжьи амбары, похватали девок и надругались над ними.
Напали средь бела дня. Мужики и парни были на жнивье, а когда прибежали в село, разбойная ватага уже снялась. Долго еще над селом звучала отчаянная брань мужиков, истошные выкрики баб и безутешные рыдания обесчещенных девок.
Бывали случаи, когда ушкуйники нападали на село из леса, со стороны взгорья. Так было перед крымским набегом, когда ватага в полсотню бородатых удальцов ночью высыпала с крутояра и пустила "красного петуха" под княжьи хоромы. Князь с дружиной находился в далеком ливонском походе. Разбив винные погребы и прихватив с собой рухлядь[44], пьяная ватага сошла к Москве‑реке. Одна из ладей возле разводного моста опрокинулась, накрыв под собой с десяток ушкуйников.
Болотников, осмотрев вблизи вершины взгорья чащу, присел на поваленную буреломом сосну и высказал:
— Здесь был не ушкуйник, Захарыч. Поодиночке они по лесам не бродят.
— А я, пожалуй, теперь смекаю, кто на нас самострел поднял. Я тому виной. Из‑за меня, пня старого, и ты бы сгиб, ‑ хмуро сказал Пахом.
— Кому же ты успел поперек дороги встать, Захарыч? Кажись, только вчера на село заявился. Кто твой недруг?
— На Руси злодеев немало, Иванка. Вот вернемся в баньку ‑ там все и обскажу, ‑ проговорил Аверьянов, а про себя подумал:
"Злобится Мамон. Видно, грамотки да старые грехи не дают ему покоя. Пора о столбцах Иванке поведать, а то, неровен час ‑ и на погост сволокут".
Набрав на взгорье глины в бадейки, Болотников и Захарыч спустились к озеру, перешли ручей по жухлому шаткому настилу и только стали подходить к бане, как над селом поплыл заунывный редкий звон большого колокола.
— Разве помер кто, ‑ тихо вымолвил Захарыч.
Навстречу попался Афоня Шмоток. Босой, без шапки, в дырявых крашенинных портах. Кинулся к мужикам, завздыхал, козлиной бороденкой затряс:
— Ох, горе‑то какое, православные. Беда беду родит, бедой погоняет. И чево токмо на Руси не деется…
— Сказывай толком, Афоня. Чего стряслось?