Вошли в черную прокопченую избу с двумя волоковыми оконцами. Посреди избы ‑ большая печь с полатями. Вдоль стен ‑ широкие лавки и тяжелые деревянные столы на пузатых дубовых подпорках.
На бревенчатой стене чадят два тусклых фонаря. С полатей свесились чьи‑то босые ноги. Плыл по кабаку звучный переливчатый храп с посвистом.
Евстигней вошел в избу вместе с мужиками и стукнул шапкой по голым пяткам. Ноги шевельнулись, почесали друг друга и снова замерли. Тогда мельник легонько огрел пятки ременным кнутом, сняв его со стены.
Храп прекратился и с полатей сползла на пол растрепанная, заспанная, известная на всю вотчину богатырская баба Степанида в кубовом летнике. Потянулась, широко зевнула, мутным взглядом обвела мужиков, усевшихся за столами.
Баба ‑ ростом в добрую сажень, крутобедрая, кулачищи пудовые. Карпушка, завидев могутную мельничиху, так и ахнул, крестное знамение сотворил.
— Мать честная! Илья Муромец!
Степанида запрятала волосы под кику с малым очельем и потянулась ухватом в печь за варевом. Молча, позевывая, налила из горшков в деревянные чашки кислых щей, принесла капусты и огурцов из погреба и, скрестив руки на высокой груди, изрекла:
— Ешьте, православные. Хлеб да соль.
Афоня Шмоток встал из‑за стола, вскинул щепотью бороденку, вымолвил с намеком:
— Сухая ложка рот дерет. Нельзя ли разговеться, матушка?
Степанида глянула на Евстигнея. Тот зачал отнекиваться:
— Нету винца. Грех на душу не беру.
Афоня ткнулся на колени, заговорил просяще:
— Порадей за мир, Евстигней Саввич. Никто и словом не обмолвится. Притомились на боярщине. Богу за тебя молиться будем.
Евстигней для виду помолчал, потом смилостивился:
— Уж токмо из своего запасца. На праздничек сготовил. Леший с вами две косушки за алтын с харчем.
Мужики зашумели. Эх, куда хватил мельник. В Москве в кабаках за косушку один грош берут.
— Скинул бы малость, Евстигней Саввич. Туго нонче с деньжонками.
— Как угодно, ‑ сухо высказал мельник.
Пришлось крестьянам согласиться: мельника не уломаешь, а винцо у него завсегда доброе.
Перед едой все поднялись из‑за стола, лбы перекрестили на закоптелый образ чудотворца в правом углу и принялись за трапезу. Выпили по чарке, крякнули, бороды расправили и потянулись за огурчиком да капустой.
— Э‑эх! Загорелась душа до винного ковша. Еще по единой, хрещеные! Первая чарочка колом, вторая соколом, а остальные мелкими пташками грешную душу потчевать зачнут, ‑ весело и деловито провозгласил Афоня.
Выпили еще по чарке. Зарумянились темные обожженные вешними ветрами лица, разгладились морщины, глаза заблестели. Вино разом ударило в головы. Забыв про нужду и горе, шумно загалдели. Много ли полуголодному пахарю надо ‑ добрую чарку вина да чашку щей понаваристей.