— Не хули винцо, христов человек. Пей досуха, чтоб не болело брюхо. Курица и вся две денежки, да и та пьет. Я еще, пожалуй, чарочку осушу.
— Окажи милость, батюшка, ‑ благоговейно вымолвил приказчик, закусывая куском холодной баранины с хреном. ‑ Как служба царская, сердешный?
— Худо, братец мой. Повелел государь троих мужиков на коне и в доспехе полном снарядить на дело ратное. А где их взять‑то? Дал мне царь поместьишко малое, мужиками и землей скудное. Должен я давно уж при царевом дворе быть, но тут все при деревеньке мыкаюсь. С Егория вешнего здесь сижу. Того и гляди, в опалу угожу. Ближний царев боярин строг. Разгневается и деревеньки лишит.
— Аль мужичков нет, сердешный?
Митрий Флегонтыч, заметно хмелея, шумно отрыгнул, поднял на Калистрата опухшее красное лицо и продолжал жалобиться:
— Голь перекатная. Был мужик, да вышел. В бега подались, дьяволы. По писцовой книге у меня пятьдесят душ во крестьянах сидело, а нонче и двух десятков не соберешь. А государю подати я по старой записи должен вносить да самому на службе ратной деревенькой кормиться. А чего взять с экой голытьбы? Не токмо оброк собрать да ратных людей снарядить, а и на суконный кафтанишко себе с крестьянишек не ухвачу. Захирело поместье. Челобитную мыслю государю писать, иначе сгину, али в дьячки подамся.
Выпив еще три чарки кряду, Митрий Флегантыч, качаясь на лавке, ухватил вдруг приказчика за ворот кафтана, закричал запальчиво:
— Пошто пытаешь, дьявол? Что тебе за нужда вином меня угощать? Уж не лиходей ли?
— Побойся бога, сердешный. По святому делу едем, ‑ испуганно и примиренно залепетал приказчик.
Мокей надвинулся было на Капусту, но Калистрат, успев смекнуть, что драка к добру не приведет, замотал головой. Капуста ‑ медведь медведем, во хмелю, сказывают, свиреп, чего доброго, и насмерть зашибет.
— Подлей винца, Мокеюшка, доброму хозяину, ‑ умильно проговорил Калистрат.
— У‑у, дьявол! ‑ зло воскликнул Капуста, и, оттолкнув от себя тщедушного приказчика, приложился прямо к ендове.
"Век живу, а таких питухов не видывал. Горазд, однако, сердешный, до зелена винца", ‑ подумал Калистрат, доедая калач на коровьем масле.
Осушив ендову, Митрий Флегонтыч смачно крякнул, сунул в рот соленый огурец и тяжело грохнулся на лавку. Задрав густую курчавую бороду на киот, промычал в полусне:
— Ступайте прочь в чертово пекло…
Калистрат и челядинцы перекрестились и встали из‑за стола. В горнице повис густой богатырский храп. Над Капустой склонилась Фетинья, прикрыла пестрядиным[60] кафтаном, участливо завздыхала:
— Умаялся, горемычный. Теперь уж до утра не поднимется. Намедни в буйство впал, дворню всю перепорол, девок изобидел. Натерпелись страху…