— Так я же… — начал Иван Палыч, — я же не только не убивал, я даже…
— А это без разницы, — оборвал его Сашка. — Ща он на твоего Витюшу нажмет, Витюша даст показания на тебя. И — все. Двое — значит группа, по предварительному сговору… с целью ограбления. Расстрельное дело!
— Запросто могут под расстрел подвести, — сказал опер-бэх серьезно.
— Па-пачему под расстрел? — спросил Иван Палыч. За минуту всего он посерел и стал как будто еще старше.
— По кочану! Ты чего такой непонятливый, дед? Группа. Сговор. Убийство. А инициатор — ты. Тебе и вышку.
— Да почему же я-то? — почти выкрикнул Сергеев.
— Ну, интересно… Тебе же Витюша-то в сыновья годится. Кто поверит, что он — сопляк — тебя подбил? А? То-то… любой судья решит: кто старший, тот и заводила.
Обрабатывали старика минут двадцать. С примерами из уголовной практики, настоящими и вымышленными, со ссылками на жестокость, подлость и коварство никому не известного следователя прокуратуры Лебедева. Наивный Иван Палыч все принимал за чистую монету. И даже когда мрачный и не участвовавший в игре Игорь сказал:
— Да не слушай ты их, балаболов, Иван Палыч… шутят они так, — даже тогда старик не поверил.
— Шутят, — горько произнес он. — Шутят, а мне не до шуток… Что же теперь делать-то?
Зверев пожал плечами: мол, что теперь делать? Теперь уж ничего не поделаешь.
— Да ты, Иван Палыч, не переживай… в смысле расстрела-то. Навряд ли расстреляют. Скорее всего, пятнаху накрутят. А отсидишь и того меньше — через двенадцать лет выйдешь. Или даже через десять.
Старик сидел, опустив глаза. Нетронутая кружка с чаем давно остыла.
— Как же так? — сказал он. — Хоть и десять лет… ни за что!
— Да брось, Палыч… Всякое в жизни бывает. Десять-то лет — пустяк по сравнению с расстрелом. Отсидишь — вернешься к своей старухе.
— Она не доживет, — сказал Сергеев, — инвалид она у меня… больная.
— Да прекратите вы! — раздраженно произнес Игорь. — Не слушай их, Палыч. Ты уже завтра на воле будешь, дома.
— Нет, Игорь, — покачал головой старшина. — Мне, видать, отсюда уже не выйти… засудят к черту.
Майор матюгнулся и полез на верхнюю шконку — курить. А Иван Палыч посмотрел на Зверева и спросил:
— Как думаешь, Саша, может, мне сознаться?
— В чем? — спросил Зверев.
— Ну… в убийстве этом. Чистосердечное признание сделать. Говорят — облегчает.
Вот тут грохнула хохотом вся камера, даже Игорь на верхней шконке засмеялся. Они хохотали, а Иван Павлович Сергеев смотрел на них большими непонимающими глазами.
— Дед, — сказал наконец Зверев, отсмеявшись, — дед, если ты сознаешься, твоего Лебедева удар хватит. А прокурор с ума сойдет!