Там были и иракские мальчики, ликующие навстречу янки-освободителю. И возмущённые славянские бабушки, которых исправит только ледяная могила. Остервенелые сербы, обездвиживающие всё живое. И милосердные косовские албанцы, наделённые даром восстанавливать трупы. И Ричард Гир, трахающий в грузовом лифте Серену Вильямс. Там были люди: чистые, богатые, валютные и успешные. А изредка — другие создания: потные, пыльные, завёрнутые в ливерную бумагу давно оставленных дней. Там лучших живых определяли вращеньем рулетки, а худших — за счёт автомата Калашникова. Там всё было доходным и благонамеренным, как прямая реклама жвачной резинки Orbit.
А, ты спрашиваешь, кем работал Покойный? Он был учителем, Фауст. Он учил народы и даже целое человечество. Он приходил к ним и говорил, как они должны брать деньги у валютных фондов и находить наслаждение в гамбургере. Что он преподавал? О, историю, экономику и физкультуру одновременно. Всё, кроме географии — ведь он честным образом полагал, что Североамериканские Соединённые Штаты находятся в самой сердцевине земного диска, покоющегося на трёх звезднополосатых авианосцах. На все предметы у него был один учебник с большими голубыми картинками. И одной-единственной мыслью: если живёшь как средний американец, двуногий кролик из штата Кентукки, то рано или поздно дознаешься Счастья.
Но ученики попались ему непослушные. Они тратили три канадских доллара в месяц и не желали слушать международных валютных рецептов. Они поклонялись своим кумирам и не верили в величие гамбургера. Они по старинке думали, что Земля имеет форму шара. А на расплющенной карте мира Америка — лишь пятно в левом верхнем углу.
Всех, кто не усваивал его трёхглавых уроков, Последний записывал в Нечеловечество. В ряды существ, не имеющих права называться разумными. Постепенно он объявил нечеловеками три четвёртых учеников. Он не понимал, как можно поддерживать уголовное наказание за адюльтер. Или предпочитать Достоевского Дэну Брауну — ведь первый скончался в бедности, а второму всемирная справедливость платит неподдельные миллионы. Для непокорных нечеловеков у него была длинная свинцовая линейка с ядовитыми шипами на самом конце — он называл её Демократией. Он пытался поранить линейкой лбы и ладони нечеловеков.
Но в недавние годы всё чаще промахивался, и злился, и чертыхался. И не мог ответить на самые простые вопросы. Вот спрашивают его: а на кой чёрт нужна эта ваша безопасность с просвечиванием ботинок и выворачиванием кишечников, если от неё в конце концов и жить-то не хочется? Стало быть, чтобы избежать смерти, надо существовать так, чтобы сразу и умереть? Последний молчал. Он не знал ответа. Он мог бы посоветоваться с японским богом, но тот почему-то предательски скрывался за территорией доступа.