Вот как началась жизнь моя: со мною обходилось хорошо. Первую ночь я провел один, с шелковиками (Считаю лишним говорить, как, разводят червей. Шелк, или самые куколки, переваренный, теребят в руках как вату — и прядут. В некоторых местах горцы сеют и хлопчатку.). Встав утром, я умылся и утерся своим полотенцем, которое всегда было со мной в походе и служило, как невесте покрывало, защищая от зноя, тут я должен был отдать его своей хозяйке, удивляясь ее просьбе, и после уже утирался рукавом рубашки, пока была, а как износилась — обсушивался перед огнем. Я покорялся всему, потому что не видал насилий.
Через пять дней Ака купил меня за ружье, в три тюменя (или в тридцать рублей серебром, там торговля больше меновая). Он, как поопытнее других, предполагал, что я не солдат и надеялся взять за меня большой выкуп. Отгибая завороты шапки, часто он говорил мне: «Вот, если дадут за тебя эту полную шапку серебра — отдам». Но на мои слова, что я солдат, что он не получит и трети того, он скоро набрасывал ее на голову и начинал пошаривать угли в своем камине. Чтобы вывести его из печали, я радовал его словами: «Ты знаешь ведь солдатскую жизнь: лучше ли мокнуть на дожде или вот так сидеть с тобой у огня? Хотя я не работал, но привыкну и буду во всем помогать тебе. Он улыбался, покачивая головой.
Я начал мало по малу привыкать к их обычаям и делать свои филологические усилия. Даже на другой день по взятии меня в плен, я переписал множество «общежитных» слов от мальчика, бывшего у нас в аманатах (Аманат — арабское слово, значит заложник, от амана — верить.) и потому-то мог объясняться кое-как. Да и Чеченцам хотелось чтоб я скорей научился понимать их, и для того давали мне все средства. Часто зазывали нарочно хорошо знающего по-русски. Они простосердечно говорили: «Если ты будешь у своих, то все-таки тебе пригодится: ты будешь там переводчиком.»
Хозяин хвалил меня всем, говоря: «Ва куран диаша, ва джайна диаша, язунчи; дерриге-ха!» (Читает и Коран и Джайну, пишет по своему и по нашему; словом сказать, знает все до капли!) Если я хотел сесть к огню, все расступались; мальчишек отгоняли прочь.
Часто собирались или родные, или знакомые тужить о покойнике. При встрече их, из разных хижин поднимались все фамильные и соседи. Не доходя до дому шагов с десять, начинали завывать: кто с сильным плачем рвал на себе волосы, кто, поджав ноги, бил себя по лицу и в грудь — и безобразили себя таким образом. После чего все садились в кружок пред поставленным блюдом с яствами. (Их пища: кукурузный хлеб — сыскиль, вареная кукуруза — ажиг, молоко — шир, кислое молоко — шар, творог — калд, масло — хакыр, пшеничный хлеб — бешик, блины — чапильгиш, мамалыга — худыр, черемша — тханку, галушка — галышишь, лапша — гарзыныш, и самое лучшее джижик — мясо. Прочее все сласти.)