Дверь фургона двустворчатую Гальперин открыл с записной прибауткой, которою он коротышку в брезентовом балахоне угостил, навстречу ему поднявшегося.
— Вы тут не подрались? — Гальперин говорил с пресловутой своею безграничной гримасой.
— Мне положено двойное содержание за неудобство, — возражал коротышка и пренебрежительно пнул мертвое тело, обернутое шумною пленкой.
— Ты поаккуратней с товаром, — хмуро говорил Иванов из-за проворной спины Гальперина.
Коротышка сплюнул и соскочил на землю вблизи Гальперина. Полы его балахона распоясанного, будто улиссовы паруса, раздувались.
— Запоминай, — говорил Иванов. Коротышка переступал с ноги на ногу, впрочем, вовсе не пренебрегая наставлениями психолога. Иные слова угадывал Ф. как пустые обрывки без содержания.
— Десять минут, — говорил Иванов.
— Я дело знаю, — возражал коротышка.
— Пойдешь…
— Пойду…
— Знаешь, что говорить-то?
— А то!.. — огрызнулся он.
— Повторил бы все-таки…
— Ну хватит уже!.. — крикнул коротышка.
— Капюшон! — командовал Иванов.
Человечек хрюкнул, но безропотно капюшон натянул на свою ничтожную голову. После смотрел на психологов дерзким и бесполезным взглядом.
— Потом… — говорил Иванов.
— Я это уж много раз… — говорил коротышка и выступил вперед увесистым своим шагом.
— Вот, дурья башка, — говорил Гальперин.
— Десять минут, — довеском вдогонку говорил Иванов.
— Десять минут, — бормотал коротышка.
Он прошел мимо Ф., ни на кого не глядя, и беззвучно, одними губами, шептал какие-то свои серые мадригалы и заклинания. Ф. посторонился, пропуская человечка, и позволил тому не вступать на край развороченного тротуара. Коротышка с сутулою, но гордой спиной подходил к живым еще как будто и пыльным развалинам, брезгливо озирая работавших. Он шагал по твердой, морозной земле, как по безжалостной, смертоносной трясине, как по поверхности ртутного моря. Потом он еще постоял немного, огляделся бесцельно и полную грудь набрал густого, застывшего воздуха.
— Чем это ты так там увлечен? — спрашивал Ш. у бесплодного и безнадежного приятеля своего.
По всем приметам возможно было ожидать дармового развлечения, Ш. из машины вылез и вслед за приятелем своим в направлении разрушенного дома пошел. Он всегда больше любил подспудную тишину своих мыслей, чем непредсказуемый грохот бесполезных разговоров.
— Эй вы! — голосом своим визгливым, истошным выкрикнул коротышка, когда приятели были от него в шагах тридцати. — Нашу нацию нужно запереть за решетку, да покрепче!.. В сумасшедший дом! Посадить на цепь. Как пса — на цепь! — выкрикнул коротышка в расхристанном балахоне. Он вообще немало поднаторел за все существование свое в искусстве его избранной, околоземной риторики.