Она протянула ему пакет с сухарями, вытащила один и, глядя на сцену, захрустела сама довольно непринужденно.
Сухари были потрясающими, было много соли и высушенной беконовой стружки. Ф. впился зубами в сухарь, не рассуждая ни о чем. Он истекал слюной, он думал, что это, может, и есть счастье, просто им нужно всегда побольше мерзости для того, чтобы это понять.
— О тебе говорили, что ты связался с какой-то компанией. Еще я слышала, что ты даже убит.
— Сильно преувеличено, — откликнулся Ф.
— Говоря по правде, я этому ни на минуту не поверила, — говорила Ванда, не глядя на него.
— Ты серьезно считаешь меня бессмертным? — сказал он.
— Нет, просто это должно было произойти как-то по-другому.
— Ты права. В этот момент даже солнце пойдет в другую сторону.
— Как тебе наша новенькая? — внезапно спросила Ванда. Она все любила делать внезапно, она всегда хочет быть неожиданной — что поделаешь: ей тоже требуются какие-то подпорки. Если бы она согласилась, чтобы и он, Ф. стал бы одной из ее подпорок!.. Впрочем, это ведь невозможно!.. Это ведь немыслимо!..
— Которая? — уточнил Ф.
— В сиреневом полосатом трико.
Ф. напрягся; от него ждали не простого ответа. Ответь он просто — и тут же будет развенчан, тут же станет презираем; в сущности, от него и ожидали обманутых ожиданий.
— Ну что ж, она старательная… — тянул Ф. — Я имею в виду, что она старается не отставать от других…
— И что? — настаивала Ванда.
— В ней есть какая-то… не то, что бы тайна, но двойственность.
— То есть?..
— Она старается держать себя очень просто, она сознательно опрощается… Но у нее, возможно, есть какая-то другая жизнь, в которой она главенствует… нет, просто занимает место… может быть, какая-то серьезная связь… настолько серьезная, что она способна эту сторону своей жизни истребить, стереть в порошок. Возможно, вместе с вами со всеми. Возможно, она разрушительница. Как и ты, — добавил еще Ф. — Ну? Я прав?
Ванда старательно смотрела на сцену.
— Как ее зовут? — спросил еще Ф. Кто не рискует, тот не выигрывает, мог бы сказать себе Ф., если бы не знал прекрасно, что категории выигрыша или проигрыша ничего не значат, да и означать не могут. Он мог бы вообще сказать все, о чем бы ни спросили его или только спросить могли, он знал и вообще все, но слово временами заставляло его содрогнуться, а знание сводило душу его в тошнотворных спазмах, неотвратимых и изнурительных.
— Лиза, — ответила Ванда.
Музыка снова закончилась.
— Ребята! — захлопала в ладоши Ванда. — Еще раз пройдем всю сцену и двигаемся дальше!..
На сцене вновь все пришло в движение, и Ф. вдруг увидел некий смысл в происходящем, ему почудились характеры танцующих, ему показалось, что он присутствует при каком-то споре, наблюдает какое-то соперничество, ожесточенное, безнадежное. Он увидел, что на сцене не каждый за себя, но каждый — член одной из нескольких групп, каковым важно отстоять свое, каковым жизненно необходимо доказать свою правоту, возможно, не слишком очевидную.