И в самом деле, после окончания вечеринки, когда сестра позвала ее домой, Зейнаб не переставала думать о Хамиде. Сердце ее трепетало. Как добр и ласков этот юноша! Его интересует, как она живет… Может быть, и в самом деле душа человека — это божественное начало, которому ведомо то, чего не могут постигнуть чувства? Она‑то и владеет нашими надеждами, симпатиями, определяет пути нашей жизни!
Когда Хамид представил себе, как Зейнаб смотрит на него с мольбой, сердце его вновь наполнилось жалостью к этой девушке. Отчего она страдает? Он помнил Зейнаб с детских лет, она всегда была такой веселой, беззаботной девочкой. Что же с ней произошло? Она грустит, погружена в свои думы и даже не замечает окружающего веселья. А ведь ее можно назвать царицей среди ее подруг! Что же так печалит ее? Может быть, в семье что‑то неблагополучно? Но что может случиться с бедняками? Они были бедны и пребудут в бедности. А вдруг кто‑нибудь обидел ее в тот вечер? Или случалось еще что‑нибудь? Так размышлял Хамид, пока его не позвали к столу. Поев, он вернулся к себе и опять погрузился в раздумья. Мысли захлестывали его. Теперь его особенно тревожило воспоминание о разговоре с братом Азизы. Наконец‑то пришел благодатный сон, избавивший Хамида от всех забот и тревог.
Однако наступило утро, и мысли о прошедшем вечере вновь овладели Хамидом. Он решил пройтись, надеясь, что прогулка в поле его успокоит. И вот перед ним знакомая картина: землю покрыл зеленый ковер клевера и каких‑то низкорослых вьющихся трав. Под порывами ветра стебли ложились, тесно прижимаясь друг к другу, а зеленый покров земли волновался, и волны эти уходили в безбрежную даль, теряясь где‑то у горизонта. Пройдя немного, Хамид заметил на кукурузном поле дымок. Он направился к костру, думая, что это феллахи разожгли огонь, дабы уберечься от холода в этот ненастный день, последний день поста.
Подойдя ближе, он увидел там одного из своих дядей. Люди, собравшиеся у костра, жарили на огне кукурузные початки. Хамид удивился и даже смутился, когда понял, что они делают; а они, как ни в чем не бывало, продолжали жарить початки. Каждый заботливо и неторопливо поворачивал над огнем свой початок, видимо, считая, что в последний день поста, или, как они его называли, «праздник молодости», поститься не обязательно. Дядя выбрал початок поподжаристей и с улыбкой протянул его Хамиду. Хамид не выдержал: он бросил на них презрительный взгляд, как бы осуждая их за столь бесстыдное нарушение поста, и встал. Если бы они хоть делали это тайком, а то ведь открыто, без всякого стеснения, оскорбляя религиозные чувства других. И дядя тоже хорош! Осмелился предложить ему початок, хотя прекрасно знал, что племянник постится. Будто хотел показать, насколько сам он пренебрегает предписаниями Корана, священными для всей их семьи.