Вернуться домой, к мамочке, что будет ворчать обвиняя весь мир, и в первую очередь тебя? О нет, детка — это путь в никуда, и ты как никто другой понимаешь это.
А знаешь почему все так происходит?
(Конечно же, знаешь, и даже иногда говоришь сама себе, выпуская воздух из груди, напрасно надеясь, что от этого станешь хоть на немножко легче, а стрелки весов равнодушно выносят приговор)
Да потому что ты ленивая, глупая корова!
Люди на улицах — они провожают тебя равнодушными взглядами, не так как раньше, когда озорная девчушка вышагивала по улицы, спотыкаясь на огромных каблуках, и ветер исподтишка норовил задрать клетчатую юбку, обнажая загорелые коленки. Как это было давно, милая, так давно, что и не вспомнить, но только ты держишь эти воспоминания при себе, извлекая их каждый раз, когда ощущаешь, что стала еще тяжелее.
Ты просто часть пейзажа, как витрина магазина, по которой можно скользнуть взглядом, даже не запомнив, как трещина на асфальте, как выбоина в бордюре — и это не оставляет тебя равнодушной не так ли?
И каждый раз, когда хочется наклониться поближе, приблизить свое лицо и заорать — я здесь, видите, вот я, ты думаешь только об одном — ты уже заранее знаешь, каким будет ответ — да что себе вообразил этот кусок сала!
А этот маленький инцидент на кухне — не забивай голову разными глупостями, хотя если честно — это закономерный исход, чего еще ожидать от того, кто загнан в угол. Из обилия выходов, твой муженек, если разобраться, выбрал самый простой, и самый действенный. И стоит ли винить его в том, что ты ТОЛСТАЯ ЖИРНАЯ СУКА!
Изо дня в день, он спускался вниз, туда, где за темными шторами полно разных разностей. И, конечно же, он заглядывал в омшаник, где темно от пыли, что покрыла толстым слоем маленькое квадратное окошко (оно вровень с землей, и ты много раз проходила мимо него, и тебе никогда даже не приходило в голову заглянуть в него), а в прогнивших ящиках полно чудес. Он неотрывно смотрел на ржавый отрезок водопроводной трубы, что торчал из кучи мохнатого от пыли и паутины хлама, и слушал вибрирующий голос металла. Труба рассказывала ему о том, как хорошо быть одному, и нет нужды оглядываться на кого-то еще, сверять свои поступки с чужими желаниями и надеждами, и то чувство вины, за все то, что не сбылось, не сложилось — лишь повод подойти поближе и одним рывком выдернуть уставший кусок железа, ощутить ее шероховатость и вес, прикинуть, как это будет здорово — размахнуться что есть силы и впечатать заветный отрезок в твой затылок, да так, чтобы почувствовать отдачу, и увидеть, как разлетятся мысли брызгами крови и мозга. И раз за разом он подходил все ближе и ближе, и однажды, прекрасным летним днем, прикоснулся к трубе. Это было похоже на взрыв. Все то, что виделось, слышалось, ощущалось — стало совсем не таким как раньше. Будто с глаз упала белесая пелена, из-за которой все было не таким как на самом деле.