— Слышь, Зинк, я на минутку отлучусь, — сказала Вера Спиридоновна, — а ты глянь за моими, чтоб без билета не лезли…
И пошла через пути к длинному, выкрашенному светлой краской сарайчику.
«Пусть за копеечку, но зато чисто и бумага всегда в наличии», — думала Вера Спиридоновна, перешагивая через рельсы. Ну просто как в Европе, где она никогда не бывала. Правда, ей, как постоянной посетительнице, да и чего уж там греха таить: по извечному нашему знакомству, было бесплатно. Однако, когда дело дошло до слива и рука заслуженной проводницы сама потянулась к фарфоровой ручке, ни той, ни даже крупного звена металлической цепочки на месте не оказалось.
— Ну народ! — скорбно покачала головой Вера Спиридоновна, — на ходу подметки режут! Вор на воре и вором погоняет…
Но была не права! Пусть только на этот раз, хотя, вполне возможно, где-то имеются и другие примеры исправления диких российских нравов. Никто не крал столь нужных в обиходе предметов из общественного туалета на станции Савелово Московской железной дороги, никто на кражу даже не покушался. Привыкли мы все-таки облыжно хаять все свое родное и еще при этом косимся блудливым глазом на Запад, мол, как он на нас, дикарей, посмотрит. На самом же деле…
На самом деле Вере Спиридоновне с ее высоким давлением и начинающейся стенокардией лучше было бы не знать, куда подевалась фарфоровая ручка на грубой металлической цепочке. Лучше — для сохранения ее же психического здоровья. Не зря в народе говорят: «Меньше знаешь — крепче спишь». Именно для нас звучит со страниц Библии древняя еврейская мудрость, утверждающая, что многие знания обо всем творящемся на просторах России несут с собой многие печали.
В то время как раздосадованная проводница рассказывала Зинке о покраже, покинувшие место ссылки леший Шепетуха и бес второго разряда Ксафон робко переминались с ноги на ногу в одном из залов известного на весь мир музея мадам Тюссо. Чувствовали они себя при этом на редкость скверно, что и не удивительно, поскольку не каждый день тебя насильно отрывают от служения лучшей половине человечества и бросают, облачив в человеческие тела, в неизвестность, да еще в центр Лондона, населенного чопорными и драчливыми англичанами.
Правда, несмотря на урочный час, музей был совершенно пуст, и мелкотравчатых негодяев это несколько успокаивало. Застывшие восковые фигуры особых опасений не внушали, хотя невольно наводили на мысль, что все это неспроста и может иметь самые непредсказуемые последствия. Да и выставленные напоказ изверги рода человеческого и прочие тираны с таким вниманием всматривались стеклянными глазами в будущее, что невольно казалось, будто за дымкой надвигающихся лет им видится нечто такое, что греет их погрязшие в крови греховные души. Кривил под пожелтевшими усами губу восковой Джугашвили, знал, видно, ирод, что хоронить его в толще истории время еще не пришло. Щурил узкий глаз добренький дедушка Ленин: его-то даже в землю закопать не посмели, не говоря уже о том, чтобы стереть имя ненавистника русского народа с лица городов. В сравнении с этими двумя западные властители выглядели всего лишь чопорными и холодными, но и от них ничего хорошего Шепетухе с Ксафоном ждать не приходилось. Власть — она любая страшна, потому как не хуже концентрированной кислоты вытравляет из души нечто глубоко человеческое, подменяет его показной заботой — нет, не о людях, зачем мелочиться — о народе и его эфемерном благе. Но ни о чем таком, даже отдаленно напоминающем эту вечную истину, темные твари не думали. Их пугливые душонки сотрясал животный страх, выходивший на поверхность зубовной дробью.