Работы продолжались с переменным успехом в течение месяца, за который они успели, в общем-то, немало, но, с другой стороны, можно было поспеть и больше, только работоспособность Табука и Гаруна была, мягко говоря, не на высоте. Вот пока возились с оружием, тут и интерес и задор. Но не век же заниматься им, тем более что процесс этот прерывался порой на неделю. Даже зная, что тот же станок нужен для болтов, помогали они в его изготовлении чуть не из-под палки. Такая же ситуация и с остальным.
Дмитрий все это время пахал как проклятый, не останавливаясь ни на минуту, придерживаясь принципа: перемена работы есть отдых. Как только выпадала пауза в изготовлении оружия, он тут же переключался на работу в кузнице. Оставаясь один, когда охотники вкушали законный выходной, он начинал делать то, где мог обойтись без помощников, или привлекал мальчишек. Прав оказался Вейн: лень местных мужчин не врожденная, она – от образа жизни. Ребятки с удовольствием помогали ему, нередко брали инструмент и мастерили что-то сами. Дмитрий не запрещал, а зачастую, наоборот, помогал им, когда у тех что-либо не ладилось, или, видя, как они мучаются, брал подходящий инструмент и показывал, как это можно сделать проще и быстрее.
Как-то буднично он стал отцом. Вот ушел утром в кузницу, провозился там до обеда, вернулся голодный и злой: охотники опять проявили свою леность и неповоротливость, – а когда переступил порог дома, услышал детский плач. Он даже не понял, что произошло, решил было, что его жены взяли к себе полугодовалую малютку Суны. И только рассмотрев полулежащую на диване и счастливо улыбающуюся Сайну с младенцем на руках, понял, что тут произошло. Вот такие пироги с котятами, йошки-матрешки.
Как заверила Лариса, невольно выступившая в роли повитухи, все прошло настолько же быстро, насколько и легко, она даже не успела как следует испугаться. Все же хорошо, что у Сайны это не первый ребенок: будь иначе – и все вышло бы куда как сложней. Дмитрий посетовал, что могли бы и его предупредить, но подруги только отмахнулись: мол, не до того было.
Сына на руки он взял так, словно тот сплошь состоял из тончайшего хрупкого стекла и при малейшем неверном движении разобьется вдребезги. Однако, как ни испуган он был, вдруг почувствовал, как внутри разливается тепло, а на лице сама собой появляется счастливая и глупая улыбка. Вот он, тот, кому предстоит принять у него эстафету, его кровь и плоть. Ну и что с того, что он сейчас беспомощен и даже ничего не видит, хотя и беспрестанно лупает своими глазенками, – это след Дмитрия в этом мире, свидетельство его существования.