Мы забрались на дуб, это оказалось совсем не сложно — ветви росли именно так, как нужно. Добравшись до места, где ствол раздваивался, как рогатка, я увидела домик. С крышей, стенами и полом.
Я уставилась на Ругера. Он улыбался во весь рот. В домике было несколько одеял, и не успела я опомниться, как Ругер развел огонь в печке вроде буржуйки, сделанной из старой бочки.
— Садись, грейся, — пригласил Ругер, — а я посмотрю, нет ли чего поесть.
В какой-то коробке он отыскал пару шоколадных вафель, торжественно сорвал с них обертку и бросил ее в печку. Огонь вспыхнул с новой силой, и через какое-то время в домике стало тепло и уютно.
— Ты здесь живешь?
Он пожал плечами.
— Это мое место. О нем знаешь только ты.
— Почему ты мне его показал?
— Потому что ты — именно тот человек, который должен здесь побывать.
Он снова улыбнулся, и я обнаружила, что он красивый. Серо-зеленые глаза, такие большие, что казалось: у него непременно должно быть острое зрение. Может быть, он видел даже в темноте.
Мы съели вафли, и он спросил, хочу ли я остаться. В домике. С ним.
Я засмеялась — некрасивым смехом. Жестким и холодным
— Только малышня притворяется, что живет в домике на дереве.
Меня будто черт за язык дернул.
Ругер просто смотрел на меня, и уже ничего нельзя было исправить.
Мы познакомились совсем недавно, он показал мне своё тайное жилище, а я уже успела все испортить. Оставалось только сбежать оттуда.
Спускаясь по стволу, я поранилась. Ветви росли вовсе не так удобно, как прежде. И когда я спрыгнула, земля оказалась дальше, чем я рассчитывала. Потому что глаза у меня не такие, как у Ругера, и в темноте не видят.
Неудачное приземление отозвалось во всем теле, от макушки. Ковыляя прочь, я слышала, как Ругер зовёт меня.
Я не откликалась.
Со мной все было ясно. Никакой я не чудак, а просто злобная тварь.
Когда я влетела в квартиру, было уже довольно поздно. Я чувствовала себя глупой и жалкой.
Из ванной доносились голоса: мамин и папин. Я опустилась на пол в прихожей, попутно стащив с вешалки пальто и укрывшись им с головой: теперь я в домике, никто меня не заметит.
В ванной мама говорила решительно и твердо:
— Можешь ничего не говорить. Я и так все понимаю. Она выгнала тебя, и теперь тебе плохо. Но это не дает тебе нрава безвылазно сидеть в нашей ванной!
Папиного ответа я не услышала — если он вообще что-то ответил. Через минуту в ванной раздался грохот — как будто ванна пошатнулась и ударилась о кафель.
Открыв дверь, я увидела, что папа стоит посреди ванной, мама — в нескольких шагах, с улыбкой протянув к нему руки. Я не верила собственным глазам. У нее порозовели щеки. Папа смотрел на нее, несмело улыбаясь.