— Только что с ночной смены? — спросил я, удивляясь, насколько приятно видеть знакомое лицо.
— Точно. — Он протянул мне руку, и его голос дрогнул от волнения. — Твой брат рассказал нам, какое тебя постигло ужасное несчастье. Мы с женой страшно опечалились — ты знаешь, мы очень любили Изабеллу.
— Спасибо.
За Раджем скромно переминалась с ноги на ногу закутанная в сари жена. Обменявшись рукопожатиями, я постарался поглубже утрамбовать распиравший ребра пузырь переживаний. Смущенный Радж тактично обернулся к сказал жене:
— Айша, он вернулся.
Его жена, стройная женщина, воплощение стеклянной хрупкости, подала мне банку из-под печенья.
— Пожалуйста. Ты наверняка устал и проголодался, а холодильник у тебя пуст. Я приготовила самосы.[23] Возьми, пожалуйста.
Горячо поблагодарив, я сунул банку под мышку. Когда дверь за ними закрылась, я постоял, глядя вверх, на следующую площадку, где сквозь перила манила синей краской и медью ручки моя, вызывающая столько воспоминаний дверь. Вцепившись в жестяную банку, как утопающий цепляется за буй, я преодолел последние ступени.
Квартира встретила меня пещерной темнотой, застоялым запахом сигаретного дыма и жареной грудинки. За задернутыми шторами в ней сгустился сумрак, словно не моей, а чужой жизни, и я едва узнавал свое прошлое. Но даже в полумраке различил на полу несколько грязных тарелок и брошенный на телевизор халат. В углу теплился декоративный светильник, демонстрируя движение восковых масс, свертывающихся, словно грибы неизвестной породы.
Изабелла настояла на том, чтобы оставить Гарету ключи, и он время от времени мог находить в квартире убежище и отдыхать от буйного мира, в котором ему приходилось существовать. Мне стало ясно, что он здесь жил, но не трудился за собой убирать. Я взял тарелки и отнес на кухню. По крайней мере он что-то ест, мелькнула обнадеживающая мысль. Зато угнетала перспектива наблюдать новый приступ наркомании брата — невеселое дело.
Закрыв подкапывавший кран, я вернулся в гостиную. Она показалась мне чем-то вроде запечатанной для потомков капсулы, опустившейся на дно вместе со всем, что в ней было: пылью и микроскопическими человеческими обломками прошлой жизни, застывшей в неподвижном воздухе.
Я поднялся по деревянным ступеням в спальню. Там на крючке по-прежнему висел халат Изабеллы. Погрузив лицо в шелк, я глубоко вдохнул. Складки ткани все еще хранили запахи нашей любви, бурных порывов и радостного изнеможения.
Встав на колени, я с головой окунулся в бездну воспоминаний, не зная, сумею ли продолжать жить. Чувствовал, что куда-то стремительно падаю без нее. И если бы был предельно честен с собой, признался бы, что жду некоего побуждающего к жизни знака, слова Изабеллы из-за стены, разделяющей живых и мертвых.