Я выглянул в заднее окно: за ним простирались крыши домов Александрии. Солнце поднялось высоко, было где-то около полудня. Рядом с походной печкой стояло блюдо со свежими фруктами и бутылка с водой. Не иначе все это оставил мне Абдул. Я потянулся к еде, и пальцы наткнулись на лежавшую на полу рядом с низкой кроватью небольшую коробку. Я сел, взял коробку и опустил руку внутрь. Пальцы коснулись чего-то липкого, на ощупь органического. На ладони у меня лежал сморщенный, темный кусок мяса — сердце.
Сдавленно вскрикнув, я уронил его обратно в ящик, свесился с кровати, и меня стошнило. Через несколько минут, когда судороги унялись, я снова тяжело распластался на постели и стал размышлять над событиями минувшей ночи. Зачем понадобился ритуал взвешивания сердца? И для чего меня назначили в нем Осирисом? Кто была женщина, заманившая меня в катакомбы? Неужели в роли Гора в самом деле выступал Хью Уоллингтон или это только игра моего воображения — тщетная попытка связать друг с другом разрозненные факты и дать им логическое истолкование? Кому еще понадобилось участвовать в этом жутком, поставленном с такой дотошностью представлении, целью которого было выманить у меня астрариум? И если это все-таки был Уоллингтон, откуда он узнал, что обряд взвешивания сердца связан с постоянно повторявшимся кошмаром Изабеллы? Что это было: глупый фарс или реальность? Я не находил ответа. Стены комнаты все еще валились на меня, и сознание меркло. На кровати лежала аккуратно сложенная ряса, которую дал мне отец Карлотто. Фахир в катакомбах нашел ее там, где я спрятал. Неужели все это время за мной следили? Какова во всем этом деле роль Фахира? И где теперь Мосри?
С трудом поднявшись с кровати, я доплелся до манекена, развинтил его на части и убедился, что астрариум по-прежнему на месте. После взрыва в «Шератоне» и жуткой сцены в катакомбах стало еще очевиднее, что ни в коем случае нельзя позволить устройству попасть в дурные руки. Я оглянулся на коробку с сердцем, но не мог определить, человеческое оно или нет. Потом вспомнил, что знал человека, который мог мне это сказать.
Деметрио аль-Масри посмотрел сквозь очки в форме полумесяца на лежавшее в лабораторной лохани сердце и проткнул его скальпелем.
Его кабинет без окон находился в крыле главного помещения городского морга и, как мне показалось, некогда был просто большим шкафом. Одетый в рясу, я, не скрываясь, вошел в чертог смерти, а Деметрио, увидев мой маскарад, тут же потащил меня в свой закуток.
Мы смотрели на сердце не меньше пяти минут, и я начал сомневаться, что получу убедительный вердикт.