Я вздрогнул и взглянул в лицо мамы Гали:
— Случайно?
— Нет, — покачав головой, с горечью объяснила она. — Режиссёр специально так сделал, чтобы настоящий испуг снять и на лице актёра, и массовки. Получилось. Актёра-то спасли, только после этого у него сердечко шалить стало, а спустя пару лет, он покончил с собой, повесился.
Воцарилась мёртвая тишина, а мне стало не по себе, недаром актёры так не любят играть смерть.
Я побродил по коридору, чтобы выбросить из головы все эти идиотских рассказы о повешеньях, казнях. Когда вернулся в студию, первой увидел Милану, одетую в лёгкое, воздушное платье ярко-алого цвета, очень возбуждающее. Мы начали работать, я сжал ее в объятьях, как полагалось по сценарию, и погрузился в свежий аромат цитрусов и ванили, вскруживший мне голову. Мне стало безразлично, что на нас смотрит куча народа, я отгородился от всех, словно зеркальной стеной, мы были наедине в этой роскошной комнате, упали на кровать, Милана пыталась оттолкнуть меня, но постепенно сопротивление угасло, и она отдалась моим поцелуям, расслабилась. Окрик главрежа прозвучал в самый неподходящий момент. Я присел на кровати, тяжело дыша, и задорно взглянул на Милану, она лежала, раскинув руки, и счастливо улыбалась.
— Ну, неплохо, неплохо, — пробурчал Верхоланцев, оказавшись рядом. — Что, зря я вас остановил? — вдруг хитро спросил он. — Перерыв!
Я походил по студии, пока проверяли камеру, выпил соку и вдруг ощутил жуткий приступ боли, словно терновый венец, охвативший голову, перед глазами рассыпался фейерверк цветных искр. Я еле удержался на ногах. Приступ закончился также неожиданно, как и начался, оставив жгучее раздражение и озлобление. Мне почему-то захотелось разнести на куски антикварную мебель, в душе фонтаном била дикая ярость, которую я не мог усмирить.
С остервенением я схватил Милану в охапку. Она вздрогнула, глаза на мгновение расширились от изумления, с силой бросил на кровать, разорвал верх платья. Во мне клокотало бешенство, хотелось избить её до полусмерти, задушить.
— Верстовский, ты что оборзел? — мрачно спросил Верхоланцев после первого дубля. — Что вытворяешь? Мы же двести раз репетировали. А ты что делаешь?
— Ревность изображаю, — буркнул я, стараясь унять дрожь в пальцах.
Мне безумно захотелось врезать ему по физиономии. Перед глазами ярко вспыхнул образ главрежа с верёвкой на шее, он задыхается в петле, пытаясь сорвать ее, я ощутил прилив невероятного злорадства.
— Верстовский, ты заработался? — удивлённо проговорил Верхоланцев, вглядываясь в моё лицо. — На себя не похож. Перерыв нужен? — с несвойственной ему заботливостью поинтересовался он.