В прениях по докладам Ленина и Бухарина выступил Урицкий, сказавший, что Ленин «в правоте своей позиции» не убедил. Можно было бы добиваться продолжительной передышки. Но «успокоиться на передышке в два-три дня», которая «ничего не даст, а угрожает разрушить оставшиеся железные дороги и ту небольшую армию», которую только что начали создавать, – это значит согласиться на «никому не нужную, бесполезную и вредную передышку с тем, чтобы на другой день, при гораздо более скверных условиях», возобновлять войну, отступая «до бесконечности», вплоть до Урала, эвакуируя «не только Петроград, но и Москву», поскольку, как всякому очевидно, «общее положение может значительно ухудшиться». Урицкий не согласился и с ленинским сравнением Брестского мира с Тильзитским. «Не немецкий рабочий класс заключал мир в Тильзите, – сказал он, – подписала его другая сторона. Немцам пришлось принять его как совершившийся факт». Урицкий предложил поэтому «отказаться от ратификации договора», хотя и понимал, что разрыв с Германией «принесет вначале на поле брани целый ряд поражений», которые, впрочем, «могут гораздо больше содействовать развязке социалистической революции в Западной Европе», чем «похабный мир» Ленина [522] .
Бубнов указал, что в момент, когда «уже назрел революционный кризис в Западной Европе» и «международная революция готовится перейти в самую острую, самую развернутую форму гражданской войны, согласие заключить мир» наносит непоправимый «удар делу международного пролетариата», перед которым в настоящее время «встала задача развития гражданской войны в международном масштабе», задача «не фантастическая, а вполне реальная». В этом и заключается содержание лозунга «революционная война». Ленин же с левых позиций октября 1917 г. перешел на правые и ссылается теперь на то, что «массы воевать не хотят, крестьянство хочет мира». «С каких это пор мы ставим вопрос так, как ставит его сейчас тов. Ленин?» – спрашивал Бубнов, намекая на лицемерие Ленина [523] .
Точку зрения сторонников передышки подверг критике Радек. Он назвал политику Ленина невозможной и неприемлемой, указав, что большевики никогда не надеялись на то, что «немецкий империализм оставит нас в покое». Наоборот, все исходили из неизбежности войны с Германией и поэтому «стояли на точке зрения демонстративной политики мира, политики возбуждения масс в Европе». Такая политика советского правительства «вызвала всеобщую забастовку в Германии» и «стачки в Австрии». Даже сейчас, после совершившегося германского наступления, Радек считал, что противники подписания мира были правы, когда утверждали, будто «крупных сил у немцев нет» и немцы готовы пойти на соглашение «без заключения формального мира» (о чем писала германская пресса). Радек сказал, что планы объявления партизанской войны против германских оккупационных войск не были фразой и, если бы большевики оставили Петроград и отступили в глубь страны, они сумели бы «создать новые военные кадры» за три месяца, в течение которых немцы не смогли бы продвигаться в глубь России «ввиду международного положения, ввиду положения дел на Западе» [524] .