В этом душевном обновлении я забывал или презирал мои недавние открытия. Я принимал распутство, вызванное к жизни соприкосновением с этим домом, за конец распутства. Эта последняя неделя августа и сентябрь были единственным временем, когда я был по-настоящему счастлив. Я не хитрил, не обижал Марту, не занимался самоуничижением. Я перестал замечать препятствия. В шестнадцать лет я остановил свой выбор на образе жизни, к которому обычно приходят в зрелом возрасте. Мы будем жить в деревне, мы вечно останемся молодыми.
Растянувшись возле Марты на лужайке, щекоча ей травинкой лицо, я не спеша, основательно объяснял ей, как мы будем жить. С тех пор, как она вернулась, она подыскивала для нас квартиру в Париже. Когда же я заявил ей, что хочу жить в деревне, глаза ее увлажнились. «Я никогда не осмелилась бы предложить тебе это, — сказала она. — Я думала, тебе будет скучно здесь вдвоем со мной, что тебе нужен город». — «Как плохо ты меня знаешь», — отвечал я. Мне хотелось поселиться где-нибудь около Мандра, где растят розы и куда мы однажды прогулялись. С тех пор, если нам с Мартой случалось после ужина в Париже успеть на последний поезд, я вдыхал аромат этих роз. Дело в том, что по вечерам рабочие выгружали на вокзале огромные благоухающие ящики. Все свое детство слышал я рассказы об этом загадочном поезде с розами, приходящем в час, когда дети уже спят.
Марта возражала: «Но ведь розы живут всего один сезон. Не боишься ли ты, что остальное время Мандр мало привлекателен? Не разумнее ли выбрать что-нибудь не такое красивое, зато более уравновешенное?»
В этом был весь я. Желание в течение двух месяцев наслаждаться розами заставляло меня забывать о десяти остальных месяцах года, а выбор Мандра еще раз подтверждал недолговечность нашей любви.
Часто, не оставаясь на ужин дома под предлогом прогулки или необходимости навестить кого-либо из приятелей, я проводил время с Мартой.
Однажды, явившись к ней во второй половине дня, я застал у нее молодого человека в летной форме. Это был ее кузен. Я поостерегся обращаться к Марте на «ты», она же поднялась мне навстречу и поцеловала меня в шею. Кузен улыбнулся, видя мое смущение. «При Поле ничего не бойся, дорогой, — сказала она. — Я ему все рассказала». Меня еще больше смутило, но в то же время обрадовало, что Марта открылась кузену. Очень милый, но поверхностный, кузен был озабочен только тем, чтобы его форма точно соответствовала уставу, и был в восторге от нашей любви. Ему виделась в этом прекрасная шутка над Жаком, которого он презирал за то, что тот не был ни летчиком, ни завсегдатаем баров.