Никогда не умела ориентироваться на местности, а к дому четы Диамант вырулила, точно по карте. Если мне память не изменяет, где-то рядом обитает и Глэдис Шип. Около года назад она пригласила меня на чай… Помнится, речь зашла тогда о близнецах, и пророчество сбылось… Господи, Элли! Возьми себя в руки! Нашла что вспоминать! Болтовню столетней давности.
Двадцать первый номер по переулку Роз. Особняк в стиле Тюдоров, скрытый от дороги густой порослью молоденьких пихт. Я припарковалась у тротуара и рысью поскакала по тропинке. Босые ступни от холода не страдали, зато тело покрылось мурашками. Хотелось бы, конечно, обвинить в этом пихтовые иголки, немилосердно хлеставшие ночную гостью, но, боюсь, иголки тут ни при чем.
Весь дом был погружен во мрак, если не считать единственного освещенного окна на втором этаже. Крыльцо, наверняка гостеприимное при дневном свете, в ночи источало кошачьи ароматы. Путем проб и ошибок я отыскала кнопку, и особняк ожил переливами звонка. Особняк-то ожил. А вот его обитатели… Изо всех сил напрягая слух, я так и не услышала торопливых шагов. Правда, откуда-то издалека глухо донеслось: «Элли?»
Ужас усеял лоб ледяными каплями пота. Что-то здесь не так! Что-то страшное произошло в этом доме! Наступив босой ногой на крупный камень, я наклонилась, чтобы подобрать его и выбить окно на первом этаже. К счастью, обошлось без взлома. Луна протянула руку помощи, высветив ключ в углу крыльца, под камнем.
Прихожая встретила меня темнотой и безмолвием.
— Жаклин!
— Я здесь! Наверху!
Выключатель не сразу, но нашелся, и я поднялась на второй этаж, волоча ноги, как закованный в кандалы каторжник.
— Сюда, Элли!
Стыд и позор. Трусиха! Меня так и подмывало развернуться и сбежать куда глаза глядят. Прочь! Прочь от того, что ждет за белой дверью с круглой хрустальной ручкой. Но рука моя уже легла на прохладный шар, дверь открылась, и я ступила в комнату, где главным предметом интерьера была кровать — поистине королевское ложе на высоких витых железных ножках. Жаклин Диамант лежала поперек кровати.
Связанная по рукам и ногам!
Голая!
Можно было бы сказать — в чем мать родила, если бы матери хоть изредка рожали детишек, облаченных в ковбойские сапоги и широкие кожаные ремни.
Я онемела.
Глянула на телефон, наполовину съехавший с ночного столика, на трубку, болтавшуюся у самого пола.
Как в тумане, сделала шаг вперед, с тоской вспоминая домашнее платье, в кармане которого остался подгузник. Было бы чем прикрыть стыд Жаклин…
На полпути к кровати я споткнулась о распростертую на полу неподвижную фигуру в шлеме и плаще Нормана-Дормана.