Избранные стихи (Шервинский) - страница 5

Изобилует снедями ряд, склизок, солон и сладок;

Горстью грузди гребут; коченеют навага и сом.

Носят квас; постный сахар пестреет, — вкусней апельсинный,

Белый пахнет синильной отравой; сочится халва.

Почему-то в толпе с полушубками, нёсшими псиной,

Груды всяких сластей покупала б охотней Москва.

Вспоминаю ещё: в коробочках белёсых из драни

Духовитый до одури зимний крупичатый мёд.

Вот и бродишь средь луж в этом синем московском тумане,

Воробьи под ногами клюют лошадиный помёт.

Из соломы чернеют горшки, обливные посудки,

Там — из липы ковши — эти точат внарок для поста –

В них я ставил потом голубые как день незабудки,

Что с рассыльным не раз присылала мне чья-то мечта.

Возвращались — и вечер кончался нельзя беззаботней,

Как обычно у нас завершались тогда вечера:

Чай в семейном кругу, звон от всенощной, вешний, субботний,

Лёгкой юности сон и любовные сны до утра.

Старая ты, старая олива!

Меж сестёр, серебряных олив,

Поневоле стала сиротлива,

Их на триста лет опередив.

Приподняв твои печали вдовьи

На пустынный ветра произвол,

Расщепился в две ноги слоновьи

Пепельный, в сухих морщинах ствол.

Но ещё, забывшись, ливней просят

И цветут как бы изподтишка,

И в усердьи крайнем плодоносят

Три твоих ещё живых сучка.

И не видно, как за ливнем следом,

И таясь, и млея, и спеша,

Закипает юношеским бредом

Древняя древесная душа.

Плески, выплески, блёстки и блески,

Через камни, в камнях, из камней,

Брызги, дребезги, всплески и плески

В ноги женщин, в ноздри коней.

Днём и ночью трепещут, блещут

Водопады пленной струи,

Белый мрамор полощут, плещут

В скопы раковин и чешуи.

В бурном гоне, в хмеле агоний

Мчатся в бездну, из бездны скача,

Водяные безумные кони

Под трезубцем Бородача.

Мне ль не любить аквариум земной,

Где сам живу? Разлит до стратосферы

Лазурный газ. Под нами пламень серы,

Над нами космос чёрно-ледяной.

Мерещился нам в горних мир иной,

Но Люцифер не потерпел химеры, –

Он предложил без телескопа веры

Довольствоваться явью водяной.

Как водоросль, в эфире безмятежном

Купает верба гибкую лозу,

И сквозь эфир мы видим стрекозу,

Дрожащую на тростнике прибрежном.

Как рыбы, дышим в этом слое нежном,

Хоть смерть вверху и та же смерть внизу.

Мир ясен стал, а был куда туманен.

Ты, Люцифер, ускорил мыслей бег.

Спешит забыть прозревший человек,

Что дух его бывал сомненьем ранен.

Доволен будь: и я не одурманен,

Ни перед чем не опускаю век.

Меня усовершенствовал мой век, –

Странней всего, что я себе не странен.

Не жалуюсь, что ты меня лишил