Из брезентовой сумки он переложил остаток своей почты в шапку и, ни о чем больше не думая, по-солдатски доверяясь судьбе, пошел вперед, прямо на мостки, черневшие в глине берега.
Запомнился ему первый переход с твердого льда на плывшую льдину. Она качнулась и с мягкой податливостью пошла под ним вниз, в ледяную воду. Он судорожно прыгнул вперед, и льдина выровнялась и снова пошла вниз, другим краем, когда он прыгал на следующую.
Что было с ним дальше, он потом никак не мог ясно припомнить. Затмение памяти, как в горячем бою: все делалось правильно, по-солдатски разумно, с расчетом и даже геройством, но вспомнить нельзя… одни обрывки! Выбирался к мосткам по грудь в воде, руками отпихивая наплывающие льдины. Вверху, над обрывом, собрались женщины, звонко и взволнованно кого-то звали. С крутояра вниз бежали какие-то двое с веревками.
Иван Алексеевич подошел к мосткам, ухватился за скользкое бревно; здесь подали ему с берега веревку, хотя и не нужно было. Он вышел на берег и сел в полном изнеможении, сотрясаемый крупной дрожью. В глазах темнело, голова кружилась. Двое с веревками повели его вверх, а женщины громко бранились навстречу, и особенно выделялся один резкий голос. «Ишь, не терпится ему с похоронными!»
Минут через двадцать он отогревался в крайнем доме, на теплой печи, в сухой одежде, что дал ему хозяин, и даже выпил стакан лютого самогона. Сначала отказался, но все зашумели, закричали – пришлось подчиниться. На печь ему подали лампу, и он прочитал, вернее, возгласил письмо Василия, чувствуя по взглядам и лицам, как воскресают надежды во многих сердцах.
Крылатая весть полетела вперед по селу, и, когда шел он к Стеше, бессчетно останавливали его разные люди, спрашивали о письме. У Стеши в доме полно было женщин: сбежались поздравить. Бедная Стеша! Опять на ней лица не было: поникла, замерла, ничего не говорила, как и тогда, в черный январский день.
Пришлось и здесь читать вслух открытку, потом женщины разошлись, и он остался наедине со Стешей. Тогда только он прочитал ей открытку по-настоящему, как думал на льду, сопровождая чтение душевным разговором. Прошел, наверное, целый час, прежде чем он добрался до подписи: «Твой нежно любящий сын Вася».
– «Нежно любящий сын»… Смотри, как подписался, – говорил Иван Алексеевич. – Значит, понял, когда пришлось ему не шутки шутить на фронте. Мог бы просто написать: «Любящий сын», а он, видишь, что обозначил: «Нежно любящий…»
При этих словах Стеша заплакала счастливыми слезами и плакала долго. С каждой минутой к ней возвращалась жизнь. Стеша как будто всплывала из темной своей глубины. Иван Алексеевич сел с нею рядом, обнял за плечи, посмотрел в ее мокрые большие глаза и осторожно поцеловал в губы. И с дрогнувшим сердцем, на короткий ослепительный миг увидел ее прежней, как тогда у реки, на поваленной ольхе. Это был их второй поцелуй – почти через сорок лет после первого!