Что это было? Дыхание радости, уже склонившейся к нему, или пробуждение к жизни от черного сна последних месяцев? Возможно, то и другое сразу – случайная и счастливая встреча двух самых желанных его надежд. Произошло так: сидя под этой благословенной лозиной, дымчато-нежной, полной пчелиного гула, чувствуя себя легким и ясным, Иван Алексеевич взялся разбирать по адресам открытки и письма, не доставленные сегодня на ту сторону Оки, и вдруг на одной из открыток его ослепил, как вспышкой, Стешин адрес, написанный знакомым почерком.
Писал Василий. Он был жив. Раненого, оглушенного разрывом и засыпанного землей, его часов через пять после боя подобрали моряки-черноморцы; очнулся он в морском госпитале после операции, после многодневной борьбы врачей со смертью над его койкой. Открытка долго блуждала, как установил Иван Алексеевич по штемпелям: видимо, шла с юга через Баку, Красноводск и Ташкент.
Сначала открытка ошеломила его, повергла в оцепенение. Все вдруг исчезло: и солнечный простор, и лозина, и пчелы, гудящие в ней, – остался только этот желтоватый листок, исписанный мелко и тесно. И поверх строчек проступало на нем скорбное лицо Стеши, ее пустые глаза. Горячая волна, прихлынувшая к сердцу, подняла Ивана Алексеевича; он встал, поправил сумку на плече и прямиком, через полынный скат и овраг, пошел к берегу, означенному вдали грядою старых берез.
О том, что лед тронулся и хода на ту сторону нет, он просто не думал, не помнил. Незаметно для себя все убыстряя шаги, он почти бежал и к берегу спустился по скользкому откосу весь потный, с горящим лицом, с колючим хрипом в груди. Внизу совсем было увяз в раскисшей глине, сапоги на каждом шагу ползли с ног. Наконец осилил береговую кромку, вышел на лед. Здесь остановился на холодном ветру, что понизу шел вдоль реки. Лед с этой пологой стороны был целым, хотя и рыхлым; у камыша направо тускло темнела длинная проталина, а за нею, шагах в сорока, Иван Алексеевич разглядел знакомую пешеходную тропинку на тот берег.
Он обогнул полынью, вышел на тропку. С берега закричали. Он обернулся. Какие-то люди махали ему шапками с дороги. Крики еще долго неслись ему вслед, потом затихли. Он был уже на середине реки. Здесь только ветер свистел и гудел ему в уши.
Вблизи фарватера он увидел трещины. Кое-где проступала из них вода. Но лед еще стоял. Сквозь очки Иван Алексеевич не мог разглядеть впереди никакого движения: все сливалось, зыбилось в глазах от солнечного блеска. Идет или нет? Он прислушался. Идет! За свистом и гулом ветра ясно различилось глухое, тяжкое шуршание – там, впереди, под высоким обрывом.