— Кто поручится мне, что вы говорите правду? — выдохнула она. — Где гарантия, что уже завтра не станете меня унижать вашей ледяной надменностью и проклинать всех святых, что связались с супругой, чья кровь недостойна той, которая течет по жилам представителя рода Шартьеров?
Флёр ощущала дрожь его губ под кончиками своих пальцев, а перед ее глазами расплывались жесткие, надменные черты его лица, придвигавшегося к ней все ближе и ближе.
— Вы достойны того, чтобы быть рядом с королем, красивейшая из женщин. Простите бедному увальню, что он из-за своей тупости не сразу это понял.
Последние слова были лишь легким дуновением, опустившимся на ее губы. Флёр не отстранялась. На этот раз не было ничего похожего на прежние насильственные, похотливые нападения в темноте алькова. Никакого бесцеремонного захвата, который представлял собой лишь демонстрацию мужской силы и уже поэтому исключал всякую сердечность.
О нет, этот поцелуй был другим. Он нес в себе неожиданную трепетную сладость. Флёр чувствовала, что он не стал бы ее принуждать, если бы она уклонилась от его поцелуя. Но именно зная это, она так не поступила.
Флёр обвила руками его шею и еще теснее прижалась к его груди, словно каждый вздох и каждая фраза за все время их общения вели именно к этому моменту, когда они наконец смогут отдаться своей любви без недомолвок и ложной гордости. Вот так, на зловонной соломе, в сырой норе темницы, они обрели блаженство, заставившее их забыть, где и при каких обстоятельствах они находятся.
— Тебе нечего бояться, все будет хорошо, — прошептал Шартьер.
— Когда ты меня обнимаешь, я ничего не боюсь, — ответила Флёр, и в ее светящихся весенней зеленью глазах он ощутил воспоминание о том волшебном вечере в Лионе.
— Как ты хороша… Ты — сирена, захватившая меня в плен серебряными локонами… — Тихое журчание его голоса замирало на ее шее, которую он целовал в том месте, где сильно пульсировала жилка. Его пальцы теребили миниатюрные крючки ее верхового костюма, высвобождая ее все больше и больше из одеяния.
Флёр, полная доверия, отдавалась ласкам этих рук. Нежданный и потому особенно чарующий дар его любви и доверия оттеснил на задний план всю окружающую действительность.
В этот миг существовали только ласки его губ, вытеснившие из нее холод и пронизавшие все тело трепетом просыпающегося сладострастия.
Одерживая верх над петлями, пуговицами и шнурками корсета, Ив де Сен-Тессе уложил свою очаровательную супругу уже с обнаженной грудью на меховую подкладку своего плотного кавалерийского плаща. Беспокойно мигающий свет фонаря залил ее кожу золотыми языками пламени, и обе совершенные по форме округлости ее розовой груди мерцали, живя своей собственной таинственной жизнью. Увенчанные возбужденными, упругими темноватыми бутонами, они блестели как дорогой, теплый мрамор. Живой мрамор!