Теплая серая жидкость пахнет молотыми костями и поскрипывает на зубах. Я выпиваю ее, как и все, не прибегая к помощи ложки. После еды тут же, сидя у барака, засыпаю…
Просыпаюсь оттого, что солнце бьет прямо в глаза. Рядом дремлет Герасимов. Иванова нет. Наши соседи по одному перебираются в тень на другую сторону барака. У меня разламывается от боли голова, но вижу как будто отчетливее.
— Герасимов, Герасимов!.. Он открывает глаза.
— Где Иванов? — спрашиваю я, радуясь тому, что я, кажется, и слышу получше.
— Он скоро вернется, — отвечает Герасимов.
Да, лучше. Я слышу уже не шепот, а голос, хотя и с шумами.
— У меня немного отлегло от ушей, — говорю я.
— Он ушел к санитару.
— Мне полегче.
— Там есть места для раненых, в бараке… Ты не говори, что полегче, может, тебя туда положат.
Но мне на самом деле лучше. Я рассматриваю Герасимова, ощупываю себя — карманы пусты, часов на руке нет.
— Как все было с нами?
Приходит Иванов. Утирает грязное лицо рукавом, садится.
— Стервецы, — глухо произносит он. — Что стало с людьми?
— Мне получше.
Иванов обнимает меня за плечо. Его губы дрожат.
— Только раненых, контуженых не берут… А если у тебя будет припадок?
— Ничего со мной не будет… Как нас взяли? Иванов горько усмехается.
— Наскочили на засаду. И все… Я кое-что узнал, — быстро прибавляет он и поворачивается ко мне. — Ты меня хорошо слышишь?.. Мы в Оленино, в пересыльном лагере. Пленные все прибывают. Дня через два нас отправят куда-то дальше. Давайте держаться вместе и, если представится случай… Понятно?
— Ясно, — говорит Герасимов.
Мне тоже ясно, что Иванов имеет в виду: мы попытаемся бежать.
— Только бы не ослабеть от голода, И чтобы ты… окреп, — говорит Иванов мне.
— Я постараюсь.
— Давайте походим, оглядимся, — предлагает он. Мы встаем и принимаемся тихонько бродить.
— А что же на фронте? — спрашиваю я.
— Тс-с! — Иванов прикладывает палец к губам. Из кухонной калитки выползает изувер в желтой форме. На его белой нарукавной повязке какие-то немецкие буквы — какие, я издали не вижу.
— Полицай, — тихо говорит Иванов. — Изменник. На полицае сверкающие хромовые сапоги, физиономия красная и веселая.
— Давайте от греха подальше, — говорит Герасимов.
Однако полицай уже увидел нас. Подходит, щупает, суча пальцами, материал моей гимнастерки.
— Скидывай!
— Почему это?..
— Он контужен, оставьте его, — говорит Иванов.
— Скидывай, дура, — настаивает полицай. — Я тебе хлеба дам… контуженый!
Откуда он взялся — такой? Где он жил?..
Ничего не поделаешь, снимаю с себя диагоналевую гимнастерку с двумя памятными дырочками на рукаве: следом входа и выхода пули. Я специально не зашивал их, думал, когда-нибудь покажу маме.