Полицай довольно хмыкает, бросает мне кусок хлеба, потом орет:
— Эй… эй, санитетер!
Подбегает худой желтолицый пленный.
— Раздобудь этому воробью что-нибудь взамен. У тебя сегодня готовые есть?
— Трое сегодня после обеда…
— Так вот одень его, я тебе приказываю.
— Есть!
— Не «есть», а «яволь» надо отвечать, деревенщина!
Полицай сворачивает мою гимнастерку и, посвистывая, уходит. Неожиданно я замечаю, что у нас нет знаков различия. И на моей гимнастерке, кажется, не было, хотя я сам не снимал своих треугольников… Вероятно, содрали немцы.
Санитар приносит мне вылинявшую красноармейскую гимнастерку.
— Может быть, все же возьмете его на пару дней? — говорит ему Иванов про меня. — Хоть на ночь…
— Ладно, приходите на ночь вместе… Часов, случаем, не сберегли?
— Нет.
— Ладно, ребята, приходите, переночевать устрою. Мы возвращаемся к бараку, садимся и делим хлеб. Я рад, что могу поделиться с товарищами хлебом. Только мы, пожалуй, очень уж долго и тщательно его делим.
3
Солнце опять в зените. Жарко, душно.
Перед строем пленных прохаживается длинноногий немецкий лейтенант, за ним, как хвостик, — переводчик, юркий человек с помятым лицом. По бокам строя — полицаи с палками.
— Итак, политруков, коммунистов и евреев среди вас нет?.. Господин комендант спрашивает еще раз — нет? — тонким голосом выкрикивает переводчик.
Мы молчим.
— Хорошо, — вслед за лейтенантом произносит переводчик и разворачивает какую-то бумагу. — Офицеры от младшего лейтенанта и выше… два шага вперед!
— Придется… у них все мои документы, — хмуро бормочет Иванов.
— Ну?.. В противном случае буду вызывать поименно, и тогда пеняйте на себя.
Из строя, поколебавшись, выходит человек десять.
— До свидания, ребята, может, еще встретимся, — говорит Иванов и делает два шага вперед.
— Еще есть? — спрашивает переводчик. Строй молчит.
— Офицеры… марш!
Группа наших командиров вразнобой шагает к лагерным воротам. В последний раз вижу в профиль лицо Иванова… До свидания, верный товарищ, до свидания, а может, прощай!..
Через полчаса нам выдают по пол-литра костяной бурды и вновь приказывают построиться. На запасный путь к лагерю подъезжает состав. За воротами цепью выстраиваются конвоиры. Подгоняемые криками и руганью, мы погружаемся в товарные вагоны.
…Ржевский лагерь для военнопленных, куда нас привозят в тот же день, мало чем отличается от оленинского. Он тоже рядом со станцией. В нем такая же вытоптанная серая земля. Такие же серые дощатые бараки. Такие же толпы бессмысленно слоняющихся голодных людей. Такие же желтые изверги-полицаи. Правда, здесь значительно больше и бараков, и пленных, и полицаев. Бараки переполнены. Первую ночь мы с Герасимовым проводим на земляном полу у двери. Спим, согревая друг друга своими тощими телами. Утром получаем по маленькому черпаку суррогатного кофе, в обед — по поллитра темной, неведомо из чего приготовленной похлебки, вечером — по куску серого колючего хлеба.