— Я не хочу думать об этом!
— Дешевый оптимизм! — властно сказал Эрвин. Политический боец обязан рассчитывать последствия и самых худших вариантов. Самоуспокоенность — лучшая помощь врагу.
Она растерялась.
— Эрвин, — сказала она. — Ты лучше меня знаешь, конечно, как поступать.. Но какое отношение к сказани му имеет твое поведение в последнее время?
Он по-прежнему твердо смотрел ей в глаза.
— Самое прямое, — сказал он. — Ты как-то говоря что пройдешь со мною весь путь до конца, верно?
— Да, если-
— Так я и сказал товарищам, — перебил Эрвин — И поручился за тебя. Поручился своей партийностью, своей принадлежностью к партии.
— О чем ты говоришь, Эрвин?
— Я принял ответственное решение, Инга! — сказал Эрвин. — И ты будешь помогать мне. Как обещала до конца. Я не понимаю...
— Поймешь. Я скажу. Но не здесь...
На уединенной скамье пустеющего к ночи парка Эрвин Больц рассказал ей о своей новой роли.
— Гитлеровцы хотят войны, — страстно сказал он. — Они ее получат. И немедленно. Вот почему необходимо, чтобы вокруг думали, будто я стал отступником, отошел от всякой политической деятельности, использовал первую попавшуюся возможность и делаю карьеру.. Слушай внимательно. В ближайшее время я уеду. Тебе предстоит некоторое время прожить в Берлине. Дай понять окружающим, что у нас произошел полный разрыв. А когда люди попривыкнут к твоему одиночеству, ты уйдешь из «Берлинер тагеблатт» и приедешь ко мне. Мы будем бороться рядом, Инга!
Она была потрясена признанием Эрвина. Говоря о своей будущей работе, он оказывал такое доверие, о каком нельзя было и мечтать.
Тревога последних дней схлынула, уступив место огромной радости и небывалой нежности.
Инга смотрела в темные, ласковые глаза Эрвина, и ей казалось, что скамья, где они сидят, и черные деревья, и звезды в просветах между листьями - все начинает медленно плыть, кружиться, все отступает куда-то. и нет ничего. кроме этих темных любимых глаз и счастья.
Припав к его груди, она замерла, боясь, что эта минута может окончиться.Он обнял ее.
Они не слышали, как проходящий мимо господин в каком то котелке презрительно фыркнул в усики и постарался поскорее увлечь свою супругу прочь от «распущенной молодежи»..
На ней в тот день было синее платье, перешитое из материнского, и черный, в полосочку жакет. Единственный жакет, который она носила и дома и на работе...
-Варшавскую кухарку звали Ядвигой. Ее порекомендовала Инге соседка — жена оптового галантерейщика. У Ядвиги была крепкая, ладная фигура, соломенные, крепко уложенные в крендельки вокруг ушей волосы и проворные руки. Ядвиге недавно исполнилось двадцать три года, но выглядела она лет на тридцать, таким неожиданно помятым было ее продолговатое, с частыми морщинками лицо.