На свои жалкие гроши мы купили свеклы и картошку. Девушки, приложив к этому "сырью" массу труда и воображения, превратили его в вкусные блюда. И теперь на белоснежных скатертях ярко багровеют свекольные салаты и алый свекольный сок в прозрачных стаканах. Как кровь - знобко пробегает в уме, как наша живая кровь. Но на стене пламенеет надпись:
"Хоть горами мрака засыпало нас - Все искры не задуло, не загасило..."
Нас много. Впервые мы сидим так, все вместе, от самых юных до ветеранов. Я никогда еще не видела в гетто таких празднично-торжественных лиц. Возникает песня. Все поют самозабвенно, хмелеют от песни, как от вина. Старые слова молодеют и освещаются новым смыслом:
"На развалинах и падали - мы поем..."
На мгновение кажется, будто это тот же гимн, который мы так привычно исполняли на торжественных собраниях ячейки, отряда, мошавы. И сейчас я отчетливо слышу слова, разорвавшие тишину, которая наступила после пения:
- Подобно каждому еврею в пасхальную ночь, я пользуюсь правом задать древний вопрос себе и всем присутствующим: что изменилось? В чем изменились мы по сравнению с остальными нашими братьями; по сравнению с нашими замученными товарищами, чьи тела полегли по всей земле, и пролитая кровь кипит, не зная покоя, требуя отмщения?
Я спрашиваю и сама себе отвечаю:
- Да, точно, мы - другие. Если теперь мы сложим головы, то в бою. Погибнем свободными людьми. И смерть наша станет искуплением той крови, что взывает к мести.
... Праздник Пасхи напоминает нам о крови. Даже белая праздничная маца видится мне красной, будто ее окунули в нашу кровь.
И я продолжаю и спрашиваю: раз уж льется кровь, какая разница? И отвечаю: есть разница. Важно, где и как проливаешь кровь.
От тысяч уничтоженных и нашедших общую могилу на холмах Понар не останется ничего, кроме кровавых воспоминаний, трагического урока, глубокой раны, которая не зарубцуется в народном сердце. Ибо павшие погибли на чужбине.
Та же кровь, проливаемая нашими товарищами там, в Эрец-Исраэль, обогащает землю, впитывается в нее, остается в ней навеки: со временем из этой земли проклюнется новая, цветущая жизнь, новые творения. Так смерть оборачивается жизнью.
Тоска, страстная тоска на лицах товарищей: Эрец-Исраэль! Как далека она и недосягаема, наша земля!
Тишина. Слушаем Хаггаду - нашу новую легенду, которую сочинили Михаил Ковнер и Моше Немзер. Снова взывают к нам древние и вечно живые слова, слова тех последних на стенах Масады.
И снова песня... Будто душа, полная горя и муки, хочет излиться до дна.
Мы возвращались домой погруженными во мрак пустынными переулками. Высокий забор гетто отбрасывал густые тени. Тяжелые запертые ворота, казалось, насмехаются над нами.