– Я знаю, какая вы, миссис Йорк, – спокойно сказала Клементина.
Она выдержала сердитый взгляд Ханны, а затем опустила голову и начала стягивать мягкие серовато-бежевые лайковые перчатки. Дамские перчатки, скрывающие шрамы, оставленные тростью отца. Папочка избил ее за то, что она разглядывала открытки. И, без сомнения, счел бы ее теперешний грех непростительным, если бы застал ее в пристанище порока, обсуждающей с блудницей такие вещи как задние комнаты, о существовании которых Клементина даже не должна догадываться.
Мать Клементины предупреждала ее обо всех способах, какими девушка может очернить свою добродетель: если заговорит с незнакомым её семье юношей, улыбнется ему или подарит поцелуй… Сбережение девичьей добродетели походило на прогулку по болоту. Коготок увяз – всей птичке пропасть. Из «загубленных» нет возврата.
По наущению матери Клементина всегда считала, что женщины впадают в разврат из-за внутренней порочности, из стремления наслаждаться плотским вниманием мужчин. «Не дай, Господи, желаемого нечестивому». Но Сафрони с лицом в кошмарных татуировках не была грешницей: согрешили против нее. А как насчет Ханны Йорк в баретках с красными кисточками? Какая топь засосала ее на дно, где она сдает заднюю комнату для удовлетворения мужской похоти?
Клементина посмотрела на обеих женщин: Сафрони, опять закрывшую руками свое изуродованное лицо, и Ханну, стоящую на коленях у кресла-качалки и поглаживающую спину скорбящей, – и почувствовала, как что-то внутри нее сломалось и умерло. Часть ее юности и невинности.
Ее ладони сжались в кулаки, а пальцы впились в шрамы. Клементина ощутила возмущение из-за увиденной в этой комнате трагедии и злость на мужчин, подобных ее отцу, делавших такое возможным. О, она легко могла себе представить преподобного Теодора Кенникута: как он стоит высоко за своей кафедрой, указывает праведным перстом на Сафрони, называет ее шлюхой за то, что легла с дикарем, а потом жила в салунах и продавала свое тело незнакомцам. На Клементину нахлынула волна ярости на развратников, подобных Рафферти, получавших плотское удовольствие от обитательниц таких домов как этот, не думая о душах и сердцах внутри вожделенной мягкой женской плоти, и гнев на целомудренных дам, таких, как она сама, осуждавших других женщин за то, что с ними сделали мужчины.
– Уверены, что вам не потребуется помощь?
Клементина посмотрела на лицо Ханны Йорк – настороженное, со следами бессонной ночи скорби, несущее отпечаток душевных страданий. Лицо женщины, которая, вероятно, любила, и уж точно потеряла. Женщины, которая нарушила заповеди Господни и преступила людские законы, и теперь до скончания века должна расплачиваться за свои грехи. Женщины, которая стыдилась того, кем была, и гордилась тем, кем стала. Женщины, подобной любой другой. Такой же, как она сама.