- Несомненно, и, наверное, очень многим... - Я все еще пребывал в растерянности.
- А для Золотова я только безделушка, которой можно хвастать перед другими. Ему самому безразлично, как выглядит женщина! Он так и говорит: "Мне все равно, пусть будет рожа овечья, ничего, прикроем!" Для него главное - тряпки, деньги... Если у какой-нибудь уродины двадцать платьев да все руки в кольцах, он ей будет пятки лизать и каждое слово ловить! А мне: "Знай свое место!" Я для него не человек, а лошадь, даже стихи про это написал! Он ведь еще и поэт!
- Какие стихи?
- О, там очень тонкая издевка! Мол, кто он и кто я! Если найду, дам вам почитать.
Марочникова разволновалась не на шутку, она глубоко дышала, лицо раскраснелось и приняло неожиданно злое выражение.
- А сам-то... Если бы вы знали, какое он ничтожество!
Она на секунду замолчала и устало махнула рукой.
- Ладно, не хочу сейчас об этом говорить...
- На допросе вы были настроены по-другому. И считали Золотова "нормальным парнем".
- Ну вы же меня спрашивали об убийстве... К этому он отношения не имеет. А мои впечатления и переживания к делу не пришьешь, вас же интересуют факты. И вообще, со следователем лучше не откровенничать...
- Если вы так расцениваете Золотова, то почему же продолжаете с ним... - я запнулся, подбирая слово, - дружить?
- Куда от него денешься? Он как паук - оплетает со всех сторон... Марочникова уткнулась лицом в спинку скамейки и заплакала. Плакала она тихо, но горько и безысходно...
Эти резкие смены настроения, быстрый переход от смеха к слезам и наоборот выдавали в ней натуру нервную, со слабым типом характера, вынужденную нести в себе какой-то тяжкий груз, который не с кем разделить.
- Ну, мне пора. - Я написал номер своего телефона, протянул листок Марочниковой и встал.
Марочникова подняла голову и смахнула слезы со щек. В глазах продолжала блестеть влага, и мне показалось, что она смотрит с некоторой укоризной. Очевидно, в ее представлении совсем не так должен вести себя мужчина в подобной ситуации.
- Знаете, как мне плохо одной... - Во взгляде теплилась надежда.
Я вспомнил разговор с Лагиным, когда он предостерегал меня от поджидающих следователя искушений.
- Я не гожусь на роль утешителя.
Искушение не овладело мною, так что даже не с чем было бороться. Слишком многое стояло между нами.
Начался мелкий дождик. В асфальте отражались уличные фонари и свет фар проезжающих автомобилей. Было свежо, даже прохладно. И я не мог надышаться чистым, без ароматов, дистиллированным воздухом умытого ночного города.