Весь год меня крутило так, как только и может крутить пятидесятилетнего мужчину, когда его бросило юное создание. Индия была укрытием, куда память меня уводила зализывать раны. Она была миражом, обещавшим избавление от боли и восстановление внутреннего равновесия.
К декабрю я решил, что отправлюсь в новое путешествие. Заказал путеводитель и, когда он пришел, грустно усмехнулся: «Надо же, снова в Индию и опять с LP!» На ярко-синей обложке, словно желая подразнить, красовалось английское название «Lonely Planet»[8].
Готовясь к поездке, я просматривал отснятые видеопленки. На экране компьютера мелькали уже слегка подзабытые события минувшего марта. Мы с LP снова мчались на моторикше в пещеры Эйлоры, ходили по ткацким мастерским в Аурангабаде, садились в «амбассадор» к обманщику Саиду, обгоняли свадебный кортеж по дороге в Манду, ночевали в «Кингс-отеле»… Я смотрел с обрыва в пропасть, куда бросилась прекрасная Рани Рупамати. А дальше — стык в стык — LP, устроившись под развалинами античных колонн в Санчи, разговаривала с доктором Шталлем, прямо под большой ступой императора Ашоки грызла какой-то — не разобрать какой — фрукт, одиноко бродила среди окаменевших страстей Кхаджурахо…
Так незаметно я добрался до кадров Бандавгарха. Впереди змеился ухабистый проселок, и джип, подпрыгивая, повторял его изгибы. Рядом кричали обезьяны, и шофер Шарма дразнил их, добавляя свой голос в разноголосый хор.
Все повторилось: и беседка посреди поляны, и лес, весь в солнечных пятнах, и речка с такой прозрачной водой, что захотелось прижаться к монитору щекой… Джип подъезжал все ближе к месту, где мы увидели тигра. Меня вдруг охватило забытое счастливое ожидание: что-то должно случиться — за этим поворотом, после этого вот ухаба, когда я чуть не выронил камеру! Вот сейчас! Изображение и в самом деле дернулось, и между деревьями мелькнул силуэт недостижимого форта. А следом экран заполнило лицо LP. Она смеялась, и по ее лбу и щекам скользили тени тропического леса. От этого казалось, что это не она движется в пространстве, а пространство омывает ее, течет мимо, чтобы сомкнуться за спиной, слиться в единый поток и в конце концов исчезнуть.
Я не отводил камеру — пять секунд, семь, десять… Это была игра «в гляделки» с объективом! И как всегда в таких случаях, тот, кого снимают, проигрывал: LP перестала смеяться, еще мгновение на ее губах блуждала улыбка, а потом взгляд затуманился, стал беззащитным и одновременно ребячливым. Она как бы говорила: дай мне передышку, не смотри на меня!
И вдруг, глядя на экран, я понял то, чего не понимал раньше: эта дымка в глазах, и приподнятые брови, и обиженно оттопыренная нижняя губа — все было маской! За беззащитностью и ребячливостью LP старалась скрыть что-то, чего мне в тот момент не следовало знать и что наверняка само собой открылось бы позже. Так птица, притворяясь раненой, уводит охотника от гнезда с птенцами, чтобы потом взмахнуть крыльями и улететь навсегда. Сейчас, по прошествии многих месяцев, когда я успел привыкнуть к своему одиночеству, это «позже» и наступило. Вглядываясь в глаза LP, я увидел не ребячливость, а страх и боль. Ей было страшно сказать мне о том, что с нами будет после Индии, и она заранее болела моей болью. LP словно посылала мне сигнал в будущее, в то время, когда я смогу понять ее и простить. И в этом одиноком ее несении моего грядущего горя была удивительная, прежде неведомая нежность.