Он встал и, отряхнув штаны, отчего они не стали сколько-нибудь чище, сказал:
— Я пошел. Все дела в долгий ящик не упрячешь.
— Попутного ветра. — Я закурил и с сожалением откинул в сторону опустевшую пачку. — Сколько нам ждать?
— До полной темноты. Если я не вернусь до заката, значит, надейтесь только на себя.
— Ты постарайся вернуться. — Оксанка просяще уставилась на него, и в ее голосе почувствовались слезы.
Николай только кивнул головой и шагнул из кустов на пустырь. Засунув руки в карманы куртки и слегка прихрамывая, он неспешно направился в сторону города. Его фигура медленно удалялась, и мне стало как-то одиноко, словно он уходил навсегда. Наконец он скрылся среди домов, и мы с Оксанкой остались вдвоем…
Время почти не двигалось. На плечи навалилась усталость и апатия. Ничего не хотелось, даже разговаривать. Ксюшка дремала, подсунув ладошку под щеку, а я сидел и пялился в никуда. Когда и это надоело, я вытащил из последней пачки сигарету и закурил. Но даже табачный дым, раньше такой желанный, не доставил обычного успокоения. Наоборот, во рту стало горько и противно, будто сжевал без соли грязные штаны сантехника.
— Черт побери, — я отшвырнул окурок в сторону. — Скорей бы он вернулся. Ожидание — хуже смерти.
Оксанка приоткрыла один глаз и стала внимательно наблюдать за мной. А я не находил себе места. Поднявшись, принялся вышагивать на тесном пятачке. Накружившись вдоволь, плюхнулся обратно рядом с рюкзаками.
— Гошка, ну что ты так нервничаешь? — попыталась успокоить меня девчонка. — Скоро он вернется, и все будет хорошо.
— Не знаю, Ксюха, — честно сознался я. — Что-то муторно на душе. И не люблю я сидеть без дела, особенно в неизвестности.
Она усмехнулась:
— Да уж, носиться как чумной с автоматом наперевес у тебя лучше получается. Тогда все сомнения и мысли побоку…
— Вот именно! — согласился я. — Там не до размышлений. Строчи, пока тебя не подстрелили. А сейчас я будто в чужую шкуру влез, и мне неуютно.
— Просто ты за Кольку волнуешься. Я же заметила, что хотя ты и цепляешься к нему по каждому пустяку, а все же он тебе нравится. У тебя стиль, видать, такой: грубить тем, кого любишь. А на самом деле ты совершенно другой. Только корчишь из себя бессердечного бывалого сыщика.
— Понимала бы чего, малявка! — Я вытащил нож и стал ковырять землю. — Тебе ещё расти и расти, а ты мне лекции о любви и жизни читает.
— А почему бы и нет? — удивилась Ксюха. — Со стороны всегда виднее. Вон ты меня то малявкой, то ещё как-нибудь обзовешь, а получается это у тебя совсем не зло. Даже ласково.