Тот обшарпанный драндулет, что дожидался нас припаркованным к тротуару, назвать машиной мог только человек, наделенный недюжинной фантазией и развитым чувством черного юмора. Но живая кляча лучше дохлого рысака.
Мы с Оксанкой втиснулись на заднее сиденье, протертое неимоверным количеством седалищ, побывавших здесь, чуть ли не до пружин. Она, брезгливо поморщившись, оценила обстановку и, грустно вздохнув, потеснее прижалась ко мне, словно я был единственным светлым пятном в её жизни. Я обнял Ксюшку за плечи, и она благодарно посмотрела в мои наглые очи.
Николай уселся впереди, вальяжно развалившись, словно находился не в замызганном драндулете, а в "БМВ". Повернувшись к нам с Оксанкой, он представил водителя, пожилого усатого и бородатого грузина с невероятно длинным носом:
— Это Михай.
Тот проворно для его возраста развернулся на девяносто градусов и несколько театрально изобразил поклон, обнажив в улыбке желтые зубы заядлого курильщика. Я ответно оскалился в ухмылке, что должно было означать величайшую радость от знакомства. Маленькая хитрюшка последовала моему примеру, только у неё эта процедура получилась намного естественнее.
— Михай отвезет нас туда, где мы сможем привести себя в порядок и отдохнуть. Поехали?
Михай повернул ключ в замке зажигания, и движок, нестерпимо жалобно заскрежетав, все же завелся, хотя и не с первой попытки. Позади, из выхлопной трубы, повалили густые облака сизого дыма, словно мы решили устроить химическую атаку на близлежащие дома. Фосген был просто детской забавой по сравнению с нашими клубами. Дернувшись, как паралитик, чудо техники отчалило от тротуара и неуверенно двинулось в глубь города. Я только покачал головой, да брови удивленно взметнулись вверх. А Оксанка тихонько засмеялась, и погладила своей маленькой ладошкой мои руки, сцепленные в замок.
— Не нервничай, — она положила свою головку мне на плечо. — Это все же лучше, чем пешком по зарослям топать.
— Я и не нервничаю, — погладив ее по густым волосам, ответил я. — С чего это ты взяла?
— А то я не чувствую, — и она, счастливая до безумия, еще теснее прижалась.
Я продолжал гладить её волосы, а она почти мурлыкала, словно котенок, довольная жизнью, и казалось, что ей больше ничего не надо для счастья.
— Если никто не возражает, я закурю, дамы и господа.
Моя рука скользнула в карман за сигаретами, да так и застыла там от неожиданности.
— А почему бы и нет? Кури сколько хочешь, генацвале. Эта машина провоняла табаком насквозь, ещё когда тебя родители только пытались сделать. А может быть и раньше.